Тине
Шрифт:
Тине уходила в лесничество поглядеть, что и как, пока хозяева прохлаждались в Большом лесу.
По вечерам Тине долго сидела на скамейке у крыльца. Одна за другой возвращались коляски с полусонными гостями.
— Добрый вечер, — приглушенным голосом говорил кучер.
— Вечер добрый, — отвечала Тине.
А гости сонно кивали, проезжая мимо.
Наконец Тине поднималась к себе — родители давно уже лежали в постели.
Издалека доносился стук колес, в подъезжавшей карете пели, сперва песня становилась все ближе,
— Тине, — слышался с нижнего этажа протяжный и приглушенный голос, чтобы не разбудить уснувшего Бэллинга. — Ты меня слышишь?
— Да, мама.
— Это лесничий проехал?
— Да, мама.
Тине подходила к окну и слушала, как замирает вдали песня.
…Против всяких иноземцев, Против вендов, против немцев. Лишь одна в саду беда: Расшатались ворота.Вот они уже подъехали к лесничеству, вот свернули в ворота.
Теперь ночную тишину нарушал только ноттмаркский торговец, тяжело заворачивавший лошадей за угол трактира.
…Когда фру Берг возвращалась из Сэндерборга, проводив последних гостей, она падала на старый диванчик в Бэллинговом доме и вздыхала.
— Слава богу, — смеялась она. — Наконец-то уехали. Слава богу.
На столе появлялся кофе, а в кухне вафельница мадам Бэллинг радостно печатала свежие вафли.
Приходила осень, а с ней сбор яблок, забой скотины.
У Бергов весь дом благоухал имбирем, тимьяном и перцем. Фру Берг, Тине, горничные, накинув душегрейки и платки, садились в пивоварне вокруг мисок с кровью и набивали колбасы. Фру Берг рассказывала приличествующие случаю истории, а Марен пела. Голос ее раздавался, словно трубный глас, меж тем как сама она несколькими энергичными движениями набивала круглую колбасу. Фру Берг подхватывала припев:
Любовь, колбаска и вино — Вот что на радость нам дано.Тине размешивала начинку для белых колбас, а Софи, укутанная вдвое против остальных и с обмотанной головой, словно тяжелораненый воин, чистила миндаль, чтобы обварить его потом кипятком.
— Мы, городские, мало что в этом смыслим, — приговаривала Софи, ибо родом она была из Хорсенса. По большей части она не работала, а только наблюдала за остальными, сложив руки под фартуком.
Специи надлежало добавить в белый колбасный фарш, и фру Берг понадобилось немножко ванили. Взяв свечу, они с Тине бежали порыться в секретере, где ваниль хранилась вместе с фамильным серебром.
А свечу они ставили на откинутую крышку секретера.
Фру Берг болтала, выдвигала один ящик, задвигала другой, ванили нигде не было. Были носовые платки… и еще письма. Фру Берг вываливала письма на крышку и смеялась:
— Это все Берговы письма, в первый год после нашей помолвки… — Она развязала ленточку и разложила на крышке секретера большие голубые листы, потом начала читать при свече. Рассмеявшись, она повысила голос — там были сплошные звезды, и не забудь меня, и строки стихов, и чего там только не было.
Тине смеялась вместе с фру Берг, они стояли, закутанные во множество шалей, потом вдруг фру Берг сказала:
— Боже милостивый, ведь было когда-то и так, — и перестала читать. — И казалось, что это и есть любовь. — Она хлопнула ладонью по пачке писем и снова рассмеялась.
Они возобновили поиски и все-таки нашли ваниль. В кухне на плите уже стояли шкварки, из трубы валил дым.
Явились жены хусменов, уселись с ведрами на скамеечку у дверей и терпеливо дожидались: когда у Бергов забивали свиней, это было так, словно каждый из хусменов забил свинью на своем дворе.
— Добрый вечер, добрый вечер, — говорила фру Берг, — шкварки уже на плите, а ну Тине, пойдем-ка за колбасами.
Они пошли в кладовую, где готовые круглые колбасы длинными рядами вытянулись на соломе, и отделили для каждой ее долю.
— И эту туда же, — восклицала фру Берг и кидала похожий на толстого ужа батон кровяной колбасы кровельщиковой Ане. — Ртов-то много, — говорила фру Берг и все раздавала, раздавала колбасы, а женщины бережно заворачивали их в ситцевые фартуки и целовали ручку у фру и у барышни.
— Ну, будет, будет, Ане, — говорила фру Берг, наконец, отдергивая руку, — ешьте на здоровье. И не забудьте про шкварки.
Женщины большими ложками черпали жир в свои ведерки.
— Ну и запах, — говорила одна из них и даже потягивалась вся, как кошка перед теплой печкой.
— Так в носу и щекочет, — поддакивала фру Берг и смеялась от удовольствия.
Когда последняя получала свою долю, женщины медленно удалялись.
— Ладно, ладно, ну ладно же, — Тине еле-еле остановила поток благодарностей из уст Ане. Ане уходила после всех с ведром и целой связкой колбас.
Когда они вернулись в пивоварню, оказалось, что Софи удобно сидит под лампой, как раз на месте фру Берг.
— Да, да, я и сама слышала, я и сама слышала, — твердила она и вытягивала шею над миской с кровяным фаршем, чтобы послушать еще раз.
Одна из служанок рассказывала о мнимой смерти дочери Ларса Эриксена, как та вдруг села в гробу прямо в саване.
Когда Тине собралась домой, лесничий вызвался ее проводить, но она ушла одна, на дворе было полнолуние и светло, как днем.