Тине
Шрифт:
На площади половые из трактира сражались в кегли, раздавались возгласы играющих в карты.
Со звоном колоколов вернулась домой мадам Бэллинг. Она ходила на кладбище проведать могилу старого советника. Стыдно глядеть, до чего запустила ее семья звонаря, она хоть крест обсадила левкоями.
Мало-помалу разбрелись по домам игроки, половые шептались на скамейке, а мадам Бэллинг и мадам Хенриксен сидели в белых чепцах, каждая перед своей дверью, и молча вязали.
Тине больше не различала буквы и села у окна. Вечер был прохладный и туманный. Из сада и с
На площадь выехала коляска и остановилась перед школой. Тине услышала голоса: разговор шел о новом лесничем.
— Да, — задумчиво сказала мадам Бэллинг, — соседями будем.
Коляска поехала дальше, и стук ее колес смолк вдали.
Мимо пролетела то ли летучая мышь, то ли сова; тихий вечер лег на поля и долы, только из «Райской аллеи» доносился негромкий треск кустов.
— Тине, — окликнула с крыльца мадам Бэллинг.
— Иду, мама, — вскочила Тине и достала платок, чтобы вытереть глаза.
— Доброй вам ночи, мадам Хенриксен, — опять донеслось с крыльца.
— И вам того желаю, мадам Бэллинг.
Одна за другой закрылись все двери.
Осенью прибыл новый лесничий, потом родился Херлуф, мальчик подрастал, зима проходила за зимой, лето за летом.
На Иванов день у лесничего весь дом кишел гостями, приезжали из Копенгагена, из Хорсенса. Тине заглядывала в лесничество по утрам, ненадолго, приносила что-нибудь из своего сада либо кувшин свежих сливок. Впору было подумать, что четыре коровы Бэллингов дают больше молока, чем четырнадцать Берговых, недаром мадам Бэллинг все время изнывала от жалости к «бедной фру Берг, которой приходится кормить такую ораву».
— Для горожанки куда как трудно, — говорила мадам Бэллинг.
Когда Тине по утрам появлялась в лесничестве, на всех окнах комнат для гостей еще были спущены шторы. Фру Берг осторожно приоткрывала дверь спальни и появлялась на пороге в ночном туалете.
— Это Тине? — шепотом спрашивала она.
— Она самая.
Тине шмыгала в спальню. Фру Берг садилась на постель. Она утверждала, что всю ночь не смыкала глаз, поджидая Тине, И что надо бы испечь сдобный крендель.
— Вы ведь знаете. Тине, — и фру Берг беспомощно хлопала ладошками по простыням, — вы ведь знаете, мне на крендели почему-то не везет… (Надобно заметить, фру Берг не везло не только на крендели).
— Это мы в два счета сделаем.
— Спасибо, Тине, вот это славно, — говорила фру Берг и потягивалась. — А теперь откройте окно. — И фру Берг снова ныряла под теплую перину.
Фру Берг любила вздремнуть напоследок на свежем воздухе. Покуда Тине колдовала над кренделем, лесничий возвращался домой; перед окном кухни он замедлял шаги.
— Где вы так долго прятались? — восклицал он, глядя, как проворно управляются с тестом ее округлые руки.
— Ты знаешь, Мария, — говаривал он порой, — Тине иногда выглядит просто красавицей… по утрам.
Отобедав, мадам Бэллинг с Тине сидели у окна в гостиной, а Бэллинг после конца школьных занятий большую часть дня проводил в поле.
— Тине, Тине, — окликала мадам Бэллинг свою дочь, которая тем временем вощила пряжу, — Тине, рэнхавенские едут…
Из-за угла трактира выезжал огромный рыдван, битком набитый гостями.
— Десятка два, не меньше, — прикидывала мадам Бэллинг. — И где они место берут… куда они всех укладывают? — ахала она и начинала прикидывать, каким образом можно разместить такую уйму народа.
Тине кивала да кивала на каждое слово матери, пока карета не скрывалась за углом.
— Те трое, в шляпах, — те, помнится, были в прошлый четверг, — заключала мадам Бэллинг и возвращалась к своему вязанью.
Проезжали мимо ноттмаркцы, проезжал лесничий со своими гостями в шарабане. Тут начинались поклоны, воздушные поцелуи, и фру Берг кричала из экипажа:
— В лес! В лес!
А гости пели всю дорогу.
Ах как наш край хорош, Омытый синим морем И весь в густых лесах. Мужи так величавы И жены так прекрасны На датских островах.— А брюнет кто такой? Брат фру Берг? — любопытствовала мадам Бэллинг.
— Да… а ты видела, как поклонился лесничий? — И Тине роняла шитье на колени.
Потом проезжал в карете епископ, а с ним две пожилые дамы — патронессы из Валлэ; мадам Бэллинг, взобравшись на приступочку, отвешивала поклон чуть не до земли. Стеново семейство проезжало мимо со своими студентами: теперь по всему острову, во всех домах были гости.
Катинка, не покидавшая до самого вечера насиженного места на скамеечке перед трактиром, не вытерпев, бежала отвести душу. Летом ей приходилось нелегко.
— Понимаете, мадам Бэллинг, эти копенгагенские, они все посматривают на меня, все посматривают… К Стену приехали студенты, а тот, смуглый, — откуда он только взялся… из Рэнхаве, верно… Очень все симпатичные. — И Катинка подбоченивалась, отчего начинала смахивать на кувшин с двумя ручками. Но мадам Бэллинг ничего симпатичного в этих шалопаях не находила.
— Вот лесничий — так уж точно интересный мужчина… Очень даже интересный… — О каких бы мужчинах ни шла речь, мадам Бэллинг неизменно кончала разговор этой фразой.
Фангели выезжали из-за трактира и как раз под окнами школы демонстрировали свои корзинки с провизией. Фангели собирались в Малый лес — на небольшую прогулку.
— Ну и разъездились, — говорила мадам Бэллинг. — Благодарение богу, очень у нас места красивые, очень красивые, благодарение богу.
— Как бы они не забыли взять с собой ложки для пудинга, — тревожилась Тине. Она думала только про своих Бергов.
— Ты бы сбегала туда. Право, сбегала бы. Мало ли что там может понадобиться… Мыслимое ли дело — столько гостей, и все ночевкой…