Тине
Шрифт:
Сад всегда был для Берга и Тине общим делом. Берг был помешан на розах и фуксии тоже разводил, а фру Берг, уроженка Хорсенса, так и не стала настоящим садоводом. Вот почему во всех начинаниях лесничего ему пособляла не она, а Тине. Больше всего им доставалось весной. По вечерам фру Берг восседала на ступеньках террасы, закутавшись в шаль, глядела, как они работают, да перекликалась с ними через газон, а они и подрезали, и поливали, и еще много чего делали. Потом начинало смеркаться, и фру Берг только смутно видела две тени среди розовых кустов.
…Еду увязали в скатерть и собрались
Вышли на проселок; прозрачный и чистый вечерний воздух поднимался над вспаханными полями — и надобно было слышать, как хохочет Тине у поворота дороги.
— Воздух прямо как по заказу для нашей Тине, — сказал Берг и остановился. Он всегда твердил, что у Типе голос, созданный для того, чтобы звучать под открытым небом, — радостный, чистый голос, каким ее наградил господь.
— Сюда, Тине, сюда, — окликнула ее фру Берг. — Давай споем. — Фру Берг обняла Тине, и они медленно, с песней побрели дальше.
Когда они как следует распелись, Берг начал подтягивать приглушенным басом:
Лети вперед над бурными волнами, Тебе навстречу выступает ночь, Сокрылось солнце где-то за лесами, И ясный день уходит с грустью прочь. Поторопись в гнездо свое скорее; Твоих птенцов пугает ночи мгла. А зорька лишь над лесом заалеет, Расскажешь нам, как ночь ты провела.Рабочий день кончался, повсюду со дворов выходили работники и хуторяне, все спокойно курили трубку.
— Добрый вечер! Вечер добрый, — доносилось до Бергов и Тине сквозь облака дыма.
— Добрый вечер, Андерс Нильс, добрый вечер, Ларс Петерс, — отвечала Тине. Она знала всех по имени.
У ворот Ларса Эрика они задержались. Старика вконец измучил ревматизм.
— Как здоровье отца? — спросила Тине.
— Да вроде малость получше, — протяжно отвечал Ларсов зять.
— Вот и слава богу. Доброй ночи, Ханс, — сказала Тине и пошла своей дорогой.
Берги тем временем все пели, а Херлуф взял отца за руку. Впереди завиднелись церковь и школа. Небо за старой колокольней окрасилось багрянцем.
Лети вперед над бурными волнами, Любовь тебе велит лететь домой, Качаясь меж зелеными листами, Свою любовь ты и для нас пропой. Ах, если б мог я наравне с тобою В эфире неба радостно парить, К любимой я помчался бы стрелою, Чем в роще воздыхать и слезы лить.Они умолкли и последний отрезок пути, до школы, прошли в полном молчании между двумя рядами живой изгороди. Сине, жена хусмена Ганса, которая на ночь глядя вывела корову немного попастись, перед тем как загнать ее в хлев, поклонилась им, когда они проходили мимо, не переставая вязать.
На крыльце школы сидел старый Бэллинг со своей трубкой. Он сошел с крыльца и поклонился. Мадам поджидала их в дверях — тоже с вязаньем, она как раз испекла сегодня слоеных крендельков. Фру Берг с Херлуфом поднялись и сели на скамеечку, а Бэллинг так и остался внизу разговаривать с Бергом о лесном аукционе.
Ниже по дороге, у пруда, кузнец закрывал на ночь кузню, выше, у трактира, появилась мадам Хенриксен, мощная и ширококостная, и уселась на скамейку между двумя белыми столбиками. Начался громкий обмен приветствиями — через всю площадь, не проглядели и кузнеца, который возвращался домой вместе со своей собакой.
Казалось, будто от самого воздуха рыночной площади и люд должны здороветь, крепнуть и наливаться соком — такой здесь у всех был цветущий вид, у Бэллингов ли, у трактирщицы или у кузнеца. Зазвонили колокола, все приутихли. Только Берг и Бэллинг, понизив голос до шепота, продолжали разговор. Сине неторопливо гнала через площадь свою корову к пруду. Корова напилась, замычала, и ее мычание гулко разнеслось над водой.
Колокола смолкли.
— Пора домой, — сказала фру Берг. Темный багрянец неба озарил луга и кусты. Тине пошла с Бергами.
Дома, в гостиной, еще немного посумерничали — фру Берг села за рояль и спела песенку о маленькой Грете. Лесничий прошел в свой кабинет, но дверь за собой не закрыл.
Херлуф устал от прогулки и заснул на своей скамеечке, уронив голову на диван. Фру Берг присела рядом и вскоре задремала тоже. Потом она наполовину проснулась:
— Тине, посмотри, как там с ужином, — сказала она сонным голосом, и Тине вышла поглядеть, чем занимается Софи. Фру Берг, бывало, никогда не проснется, пока не зажгут большую лампу и не подадут чай. В таких случаях она изумленно восклицала;
— Нет, вы только посмотрите, чай уже на столе! — и тотчас вскакивала как встрепанная. После чая она заставляла Берга садиться за вист с «болваном». От каждого роббера, сыгранного с лесничим, бедную Тине бросало в жар.
А не то Берг читал, сидя посреди большой полутемной гостиной, где светло было только в кругу от лампы. Чаще всего читал он Эленшлегера или Палудана-Мюллера, и Тине всегда держала наготове носовой платок.
Позднее, когда Тине собиралась уходить, они с фру Берг забегали в кладовку, наскоро хватали банку с вареньем и торопливо ели из одной вазочки.
— Да, да, Берг, минуточку. Берг, мы уже идем! — кричала фру Берг и задувала свечу раньше, чем они успевали долизать остатки. — Мы здесь, дорогой.
Берг с фонарем дожидался в сенях. Было уже совсем поздно, и он хотел проводить Тине. Они шли по дороге, слева и справа густыми тенями выступали из тьмы дома и дворы. Собаки негромко ворчали спросонок. Берг высоко поднимал фонарь, чтобы отыскать, где посуше.
— Сюда, Тине, — звал он, — здесь не грязно, — И Тане осторожно шла вслед за его фонарем, высоко поднимая юбки. Заполучить в провожатые самого господина лесничего — большей чести Тине себе и представить не могла.