Тинко
Шрифт:
И чего только трактор не умеет делать! Он ведь и барабан на молотилке вертит. Вечером загораются его огромные глаза, и все кругом сразу как подменили. Впервые в Мэрцбахе молотят прямо в поле, да еще ночью.
— Много ты знаешь! Мы и раньше с подсветом молотили.
— Это зимой при свечах в риге, что ли? Цепами вы тогда молотили, как в давние времена в Египте.
— Это тоже верно.
Глубоко за полночь трещит молотилка.
До утренней звезды дедушка спорит со смертью. Я сижу на кровати рядом с бабушкой и крепко зажимаю уши. Бабушка обнимает меня.
Еще раз приходит доктор. Глаза у него усталые, движения спокойные. Он долго смотрит на дедушку, потом выстукивает его. Дедушка уже не может приподняться: его поддерживает тетя Клари. Она плачет и тихо гладит бледный дедушкин лоб.
Меня бросает то в жар, то в холод.
— Тетя Клари, тетя Клари! — кричу я. — Погладь его за меня!
Тетя Клари молча кивает.
Доктор готовит шприц и тихо шепчется с тетей Клари. Мне велят выйти и привести папу.
Девчата, забравшись на молотилку, поют веселую песню. А разве они не знают, что мой дедушка борется со смертью? Но они ведь работают на машине, которая называется «Счастье детей». Ну, пусть тогда поют!
Я отыскиваю папу. Возле наваленной доверху фуры он разговаривает с Пауле Вуншем.
— Нет, ты посмотри, ты посмотри только, как они работают! — кричит Пауле сверху.
Глубоко вздохнув, папа кивает:
— А ведь давно уж могли бы так работать, Пауле… Ты что, Тинко?
— Доктор велел тебе идти домой.
Папа и Пауле Вунш переглядываются. Пауле спрыгивает на землю. Папа передает ему вожжи и берет меня за руку. Молча мы шагаем в темноте. Далеко в ночи разносится гул молотилки.
Дедушка немного успокоился. Я иду на кухню и сажусь на свой старый ящик для дров. А я должен бы плакать: ведь мой дедушка умирает. Но я не плачу.
В доме пахнет лекарствами; доктор в своем белом халате показывается на кухне. Проходя в сени, он гладит меня по голове.
Папа спускается из светелки. Он стоит некоторое время возле шкафа и смотрит вниз. Потом медленно поднимает голову. Лицо у него очень серьезное. Вот он посмотрел на меня. Щеки его дрожат.
— Дедушка умер, Тинко.
Слышно, как бабушка рыдает в горнице.
…Из Ростока приехал дядя Маттес. Он живет теперь там, где строят новые корабли.
— А тебе не скучно без нас, дядя Маттес?
Улыбаясь, дядя Маттес вытаскивает бумажник. Он показывает мне фотографии. На них море и корабли, которые так и бороздят высокие волны.
— Не очень там поскучаешь, — отвечает дядя Маттес.
…Порхают бабочки. В листве лип жужжат пчелы. В синем небе носятся ласточки. Я лежу на выгоне под липой. Из садов доносится запах роз. Все звуки сливаются со стуком трактора в общую песнь лета:
Вот лето песни вновь поет, На солнышке тепло, Сияет синий небосвод…Вдруг я пугаюсь собственного голоса: я тут пою, а дома все готовятся к похоронам дедушки! Слышно, как во дворе Шепелявая зовет меня.
Бабушка плачется:
— Что люди-то скажут, как не увидят меня за его гробом? Оденьте вы меня, ради Христа, несите за ним!
Папа и тетя Клари уговаривают ее:
— Да каждый ребенок в деревне знает, что ты больна.
Стефани, моя сестренка Стефани, наш славный жаворонок, останется с бабушкой, когда мы дедушку понесем на погост. Каретник Фелко и другие мужики привинчивают крышку гроба. Все одеты в черное. Папа держит меня за руку. Рука у него гладкая и теплая. В последний раз я смотрю на дедушкины руки. Пальцы у него всегда были коричневые, будто обрубленные корни, а теперь бело-серые, точно старые кости. Он уже не будет рыться ими в земле, как бы гладя ее. Меня он ими тоже больше не ударит. Вот этими самыми руками дедушка хотел остановить новое время. Оно отбросило их прочь.
— Не плачь, Тинко, — говорит папа, наклонившись ко мне. — Скоро ты поедешь с дядей Маттесом на море.
А я и не заметил, что плачу.