Тиран

Манфреди Валерио Массимо

Дионисий велел своим морякам заняться восстановлением дамбы и сборкой военных машин, а сам, во главе сухопутных войск, напал на территорию Панорма и Солунта, опустошая деревни и грабя поместья. Он также попытался осадить элимские города Сегесту и Энтеллу, находившиеся в союзе с карфагенянами, но успеха не имел. Тогда он решил вернуться к Мотии и взять на себя командование операцией.

Тем временем Гимилькон, стоявший в открытом море со своим флотом, постоянно получал сведения о развитии событий от мотийских моряков. Ему сообщили, что воины Лептина покинули корабли, чтобы работать над восстановлением дамбы, и он тут же бросил свой флот в атаку.

По пути ему попались грузовые корабли, стоявшие у Лилибея, и он потопил множество их, но тем самым ослабил эффект неожиданности. Когда Лептину и Дионисию доложили о приближении вражеского флота, те велели трубить тревогу, а морякам — срочно занимать свои места. Суда поспешно спустили на воду, и командам удалось вернуться на борт прежде, чем Гимилькон обрушился на них.

Лептин выслал вперед два легких корабля, чтобы выяснить обстановку. Новости, принесенные ими, никого не обрадовали.

— Они стоят веером, носовыми частями к северу, блокируя вход в лагуну. Мы в ловушке, — доложил один из разведчиков.

— Еще нет, — ответил Лептин. — Где мой брат?

— Он на командном посту.

— Так доставьте меня туда.

Лептин сел в одну из шлюпок «Бувариды», добрался до командного поста, располагавшегося у входа в северный рукав пролива, и описал ситуацию.

Дионисий помрачнел.

— Надо было держать флот подальше от этой проклятой лагуны. А теперь что нам делать?

— Пустим в ход пентеры и разломаем корабли противника пополам.

— Ну уж нет. Именно этого они и хотят. Они перегородили эту кишку именно для того, чтобы мы не смогли воспользоваться своим численным превосходством. А я не хочу рисковать новыми кораблями в столь невыгодном положении. Пентерам нужно пространство для маневра.

— Ты мне это говоришь? Между прочим, я командую флотом, — огрызнулся Лептин.

— А я верховный главнокомандующий. Ты забыл? — рявкнул на него Дионисий. — Можно ли постоянно переть вперед лбом, как бык? Одно неверное движение — и мы пропали. Ты забыл, как было в Геле? Мы все спланировали, все рассчитали — и в конце концов проиграли. Сейчас в нашем распоряжении самый мощный флот и самая большая армия, какие когда-либо собирали греки, и мы не можем проиграть, понимаешь? Именно сейчас, когда дамба уже почти готова…

— Ну, тогда расскажи, как ты намерен выбираться из итого, гегемон, — парировал Лептин, с иронией произнося это обращение, — учитывая, что с севера выход перекрыт, и если хоть один корабль будет потоплен, он загородит путь всем остальным.

Дионисий некоторое время молчал, потом объявил:

— Мы выберемся по суше.

— Что?

— Да. Построим желоб, смажем его жиром и протащим по нему корабли, один за другим, а после спустим на воду с другой стороны мыса.

Лептин покачал головой:

— И тебе эта мысль кажется удачной? Мы можем спустить лишь один корабль за раз. Если карфагеняне заметят нас, они потопят их по очереди, по мере того как корабли будут выходить в море.

— Нет, — ответил Дионисий. — Поскольку их ожидает сюрприз.

— Сюрприз?

— Вели построить заслон из лозы и ветвей на берегу открытого моря — в триста пусов длиной и двадцать высотой, — и все сам увидишь.

Работы начались тотчас же. Пока отряд моряков возводил заслон, сотня плотников принялась за сооружение желоба — канала, образованного двумя параллельными сосновыми балками, тянувшимися от лагуны через весь мыс до моря с другой стороны. Топили в огромных котлах свиной и бычий жир и мазали им направляющие, чтобы облегчить скольжение. Корабли сначала поставили на эти полозья, после чего команды стали перетаскивать их посредством канатов, которые тянули по сто пятьдесят человек с каждой стороны.

Из Мотии строительство желоба не было видно, но, когда корабли стали перемещать через мыс, дозорные сообразили, в чем дело, и сообщили Гимилькону, что мышь пытается сбежать из мышеловки. Пунический флотоводец велел поднять паруса, опустить весла на воду и выступить к северу, держась слева от острова Козья нога. Таким образом они до последнего оставались скрытыми от глаз противника, и сиракузцы заметили их появление слишком поздно.

Гимилькон с головного корабля приказал своим судам держаться вместе и не разбредаться. Он хотел нанести по флоту врага концентрированный удар. Когда около шестидесяти кораблей противника показались перед ним, Гимилькону стало ясно, что соотношение сил в его пользу. Уничтожив их, он высадится на берег, разрушит желоб и парализует остальные, оставшиеся в лагуне, — и им придется либо постепенно сгнить, либо принять сражение.

Обогнув северную оконечность острова, он резко развернулся и двинулся прямо к берегу, а приблизившись на оптимальную дистанцию, велел своим людям идти на таран, а барабанщикам бить соответствующий ситуации марш. В этот момент корабли противника, стоявшие до той поры кормой к востоку, легли на правый галс, словно намеревались уйти на север; Гимилькон приказал осуществить тот же маневр. Поступив так, он оказался боком к берегу и только теперь разглядел на нем странное сооружение — что-то вроде изгороди из тростника, рогожи и даже корабельных парусов. И тут случилось непредвиденное: изгородь рухнула по частям, открывая взору вереницу механических чудовищ, никогда прежде не виданных, — машин, уже готовых к бою, с десятками оружейников, занявших свои места. Зазвучала труба, и огромные механизмы, один за другим, пришли в действие. На флот Гимилькона обрушился град камней из катапульт, а баллисты, приспособленные к стрельбе по корпусам ниже ватерлинии, осыпали его ливнем дротиков из цельного железа, легко пробивавших кили под водой, разносили в щепы мостики, сея смерть и ужас.

Машины запускали по очереди. После баллист пустили в ход катапульты, а первые тем временем перезаряжались.

В то же самое время флот, перебравшийся через мыс, совершил широкий разворот, чтобы пойти на таран противника, а Лептин с тридцатью пентерами и еще другими кораблями вышел из южного крыла лагуны, сметя на своем пути остаток сил врага, стремясь заключить в ловушку суда Гимилькона.

Однако карфагенский флотоводец, своевременно предупрежденный жителями Мотии, велел своим кораблям лечь на другой галс, уклонился от смертоносного обстрела и таким образом избежал опасности оказаться запертым между войсками Дионисия и эскадрой Лептина.

Поступив так, он оставил Мотию на произвол судьбы — своеобразно отблагодарив тех, кто спас его от полной катастрофы.

С верхних палуб греческих кораблей и с берега, где оружейники только что с успехом продемонстрировали мощь своих боевых машин, раздались крики-ликования.

А защитники Мотии с тревогой смотрели с городских башен на то, как карфагенский флот пропадает за горизонтом, а с противоположной стороны перетаскивают гигантские машины, обратившие его в бегство, к дамбе, снова связавшей их островок с Сицилией. Они уже знали, что погибнут все до единого. Это был лишь вопрос времени.