Тирания Ночи
Шрифт:
Разгорелся ожесточенный спор, и мнения разделились, ведь все по-разному относились к объединению Андорегии. Многие хотели, чтобы даже маленькие острова и фьорды оставались независимыми. Вопрос религии отошел на второй план.
Свобода или единство – вот что занимало жителей Андорегии в ту эпоху. Все, от мала до велика, имели на этот счет собственное мнение, зачастую подкрепленное дремучим невежеством. Те, кто жаждал свободы, называли Эрифа орудием Глюднира из Фрисландии (он, кстати, тоже величал себя королем Андорегии). Довольно нелепо, ведь Глюднир и Эриф были заклятыми врагами, а, объединившись,
Противники же Эрифа заявляли, что надвигающиеся льды – сплошная выдумка.
В конце концов старики порядком набрались эля. Женщины, посовещавшись, решили, что Эрифа убила Кьярваль Фирстар Эйольфсдоттир. Эриф жил с ней против ее воли с тех самых пор, как вернулся из похода в южные земли – Сантерин, Скат и Воул. Именно в том походе ее отцу Эйольфу в глаз угодила стрела. А перед смертью он якобы умолял Эрифа взять себе в наложницы его единственную дочь.
Загадочным образом тому не сыскалось ни единого свидетеля, и даже преданные сторонники Эрифа не верили в эту историю.
Трюгг предположил, что убийцу подослал некий чужеземный король (чье имя называть не следует), обитающий в Могнхагне в Фрисландии.
Эль лился рекой, и споры разгорались все жарче. Но потом спорщики начали засыпать, эль закончился, и все потеряли к делу интерес.
Никто так и не понял, почему же за Эрифом прилетели бесстыдные Похитительницы Павших, но страх уже успел пустить корни. Похитительницы явились прямиком из мифов и легенд, а жители Скугафьорда привыкли, что мифы – это всего лишь мифы.
Последним уснул скальд Брига. Он долго смотрел на угасающее пламя и думал о том, что сам превратился во второстепенного персонажа какой-то саги, совершенно не похожего на настоящего Бригу.
Видывал он и такое на своем веку. Скальд уже порядочно гостил на этом свете и лично знал многих, о ком теперь слагали саги. Некоторые легенды помогал создавать он лично – тут чуть преувеличить, тут умолчать. Ведь истинной правды не существует. Правда – это то, что согласилось считать правдой большинство. Истинная же правда не щадит никого и никому не приносит пользы, ей дела нет до всеобщего блага. Истинная правда – весьма опасный зверь, даже в самые спокойные времена его не следует выпускать из клетки.
Спросите об этом любого священника или владыку.
Правда – главный предатель.
Вот так, едва не открыв для себя самую главную и последнюю правду, Брига уснул мертвецки пьяным сном.
5
Секретарь Серифса торопливо привел Бронта Донето в покои епископа. Патриарший посланец увидел, как сидевший у ног Серифса белокурый длинноволосый мальчик вскочил и кинулся прочь. Ему, по всей видимости, не исполнилось еще и двенадцати. Сутана на коленях у епископа странным образом топорщилась. Значит, слухи не врут, и всемогущий не обделил священника мужской статью.
Если епископ и смутился, то виду не подал. Он смерил секретаря гневным взглядом, не решившись все же открыто выражать раздражение перед Донето. Лично посланца Серифс не знал, как не знал и о его положении в Броте. Но отправил его сам Безупречный, а это уже кое о чем говорило.
Оба священнослужителя сделали вид, что ничего особенного не случилось. Донето не выказал Серифсу должного почтения. Значит, он, по всей видимости, состоит в коллегии и занимает более высокое положение.
Но Серифс усмотрел в этом еще и признаки недовольства: наверное, Безупречного не радуют его успехи в борьбе с мейсальской ересью. И посланец не преминул подтвердить опасения епископа.
– Наш с вами пастырь – человек весьма прямолинейный и велел мне говорить без обиняков, – начал Бронт на церковном бротском, коннекским наречием он не владел. – Безупречный отправил вас сюда искоренять ересь. Но мы уже давно не получали добрых вестей, вместо них – постоянные жалобы: из Антье, Каурена, Кастрересона, да почти отовсюду. Вы якобы пользуетесь саном и положением ради собственной выгоды.
Епископ взгрустнул. Ох уж эти упрямые коннектенцы… А Безупречный V чересчур уверился в собственной силе и неуязвимости.
– Пусть его святейшество, – осторожно ответил он на церковном бротском, – сам попробует договориться с этими людьми. Они презирают меня, все – начиная с графа Реймона и заканчивая ничтожнейшим из лавочников. Коннектенцы не обращают ни малейшего внимания на извещения, что мы вывешиваем в церквях. Святые отцы причащают еретиков, если те того пожелают, и хоронят их в освященной земле. Приходские священники, особенно в деревне, отказываются обличать ересь. Многие подучивают прихожан не обращать внимания на бротского патриарха, ведь истинный патриарх, по их мнению, – это Непорочный Второй. С ним нужно наконец что-то предпринять, иначе мы ничего тут не добьемся. Бесполезно рассылать буллы и предавать его анафеме.
– Его святейшество наделил вас особыми полномочиями, можно конфисковать собственность еретиков. Патриарх рассчитывал, что вы проявите должное рвение, отстаивая интересы церкви. Однако вы лишь неустанно шлете жалобы и просите денег.
– Власть герцога Тормонда превышает мою. А он утверждает, что церковь не имеет права ничего конфисковать. Его пособник граф Реймон велел выпороть моих людей за то лишь, что они выполняли свой долг. Подозреваю, он и сам симпатизирует еретикам.
Епископ надеялся отвлечь внимание Донето и опасался, что тот начнет задавать вопросы и интересоваться, куда подевались конфискованные богатства.
Но посланник ни о чем таком спрашивать не стал.
– Вы объяснили герцогу, что, противясь воле патриарха, он рискует своей бессмертной душой?
– Разумеется. Герцог ответил, что он лишь защищает Коннек от посягательств фиральдийских воров. Вполне вероятно, Тормонд тоже сомневается в законности прав его святейшества.
– Интересно, не проникли ли прямо сюда опасные веяния? – протянул Донето с угрозой в голосе.
На лице у посланника застыло брезгливое выражение: он не одобрял образа жизни Серифса. Ему не было дела до неурядиц епископа и упрямства жителей Коннека, волю церкви следует выполнять – и точка.