Тираны. Страх

Чекунов Вадим

Завидев уходящую вправо, на холм, дорогу, Юрка перекрестился и замер, прислушиваясь. К треску и стону деревьев прибавились резкие птичьи выкрики, доносившиеся со стороны монастыря. Несмотря на выпавший утором снег, Юрка без труда разглядел, что недавно и по этому узкому пути прошло множество всадников и проехали не одни сани. С оборванным сердцем и сжавшейся душой он засеменил наверх, высматривая над кронами резные кресты.

***

Первое, на что наткнулся, поднявшись к монастырской стене, оказались вздернутые на дереве монахи.

Мальчик

рухнул на колени, в бессилии разглядывая открывшуюся ему картину.

Плечи повешенных облепили вороны. Толкаясь и переругиваясь, птицы взмахивали крыльями, топорщили перья хвостов, цеплялись за одежду казненных.

— Эй! — разлепляя замерзшие губы, тонким, но злым голоском крикнул Юрка..

Поднялся и слабо взмахнул палкой.

— Кыш, сволочи!

С неохотой взлетев, вороны расселись на ближайших ветвях. Недовольно склонив набок головы, поглядывали на спугнувшего их человека.

На миг мальчишке показалось, что вот-вот они нападут на него самого — налетят разом, превратят в бьющий черными крылами ком, вырвут глаза и щеки, раскроят крепкими клювами голову… Юрка огляделся. Размахнулся изо всех сих и хватил палкой по стволу ближайшей березы. Птицы хлопнули крыльями, взвились над поляной, раздраженно загалдели. Две или три из них ринулись было в сторону Юрки, но испугались нового взмаха палки. Рассевшись по верхушкам деревьев, принялись громко кричать, перескакивая по ветвям.

Покойники в монашеских одеяниях от толчков птичьих лап раскачивались и крутились на своих веревках. Головы двоих были опущены на грудь, бородами мертвецы словно прикрывали стянувшую их горло удавку. Третий вывернул шею набок и смотрел черными ямами глазниц куда-то поверх монастырской стены. Расклеванные нос и язык топорщились лоскутами. Еще один монах, совсем молодой и безбородый, висел поодаль, на узловатой ветви. Глаза его вороны тоже успели выклевать. Птицы оборвали и губы — на покрытом инеем лице появилась страшная гримаса, будто казненный беззвучно хохотал.

Сжимая в окоченевших пальцах палку, Юрка боком прошел мимо повешенных, стараясь не смотреть вверх. Вороны провожали его галдежом и перелетали с ветки на ветку, спускаясь все ниже. Дойдя до монастырской стены, мальчик прижался спиной к частоколу, выставил палку перед собой. Но птицы, успокоенные его уходом, и не думали преследовать — снова сгрудились на головах и плечах казненных, резкими ударами клювов принялись долбить промерзшую плоть.

Юрка пробрался вдоль шершавых бревен ограды до распахнутых ворот. Заглянул на двор. Охнув, перекрестился. Что ни шаг — везде лежали безголовые тела людей вперемешку с посеченными животными. Вороны — а их тут было еще больше, чем за стеной, — деловито расхаживали по трупам, то и дело склоняясь и вышаривая клювами в зияющих ранах. Снег не сумел полностью прикрыть подмерзшие лужи крови и мочи, лишь сделал их бледными, да смешался с птичьим пером, усеявшим двор. Повсюду на испятнанном снегу проглядывали кучки нечистот. Глаза мальчишки выцепили оброненную краюху хлеба. Поборов страх, он кинулся к ней, вспугнув всю воронью стаю. Схватил промерзший кусок со

следами отщипов — видать, клевали, пробуя, да не стали мелочиться, когда пожива получше есть. Даваясь слюной, принялся грызть, не обращая внимания на остальное.

Смертей, виденных и пережитых им за эти два дня, хватило бы на век старика.

Вороны расселись по верху частокола и на крышах монастырских пристроек, раздраженно наблюдая за вторгшимся на их пир пришельцем.

Юрке показалось, что он слышит осторожный шепот. Вздрогнул, обернулся и внимательно огляделся. Никого. Решив, что это урчал его живот, снова взялся за хлеб. Удалось откусить кусочек, рассосать во рту до кашицы. С наслаждением проглотил, и вновь послышался ему шепот, на этот раз отчетливый.

С краюхой в одной руке и палкой в другой Юрка попятился к воротам.

— Кто здесь? — крикнул как можно грознее, но голос тонко срывался. — А ну, не балуй!

От низкой и длинной келейной с поломанными дверьми донеслось:

— Господи Исусе, помилуй нас!

Показались две фигуры — большая и маленькая, в монашьих однорядках.

Пугливо выглядывая, руками поманили к себе.

Юрка выронил палку и расплакался…

…Монахов было двое. Высокий, почти безбородый инок назвался братом Михаилом, а другой, щуплый старичок с острым, как у ежика, лицом, велел звать его отцом Козьмой и многозначительно сообщил, что он в монастыре на должности эконома.

— А я звонарем, — сообщил брат Михаил и тяжко вздохнул, вспомнив про то, что сотворили налетевшие на их обитель.

— Одни мы и остались. Схоронились в подклети келейной, а нас и не сыскали. Не иначе, как чудо! Больше из братии никто не уберегся. Отца настоятеля зарубили. Наместника и благочинного с ризничим повесили, с ними келаря и свечника старшего… Остальных до утра продержали в путах, кто сам Богу душу отдал, кого перед уходом обезглавили…

Отец Козьма часто заморгал, принялся креститься.

Брат Михаил доверительно зашептал, округляя глаза:

— А мы уж было вышли на двор с утра, оглядеть. Страшно сказать, как натерпелись в погребе-то. Прямо над головами бесчинствовали у нас. Думаем — ну, если увидят щель в полу, значит, и наша судьба с братией остальной полечь. Насилу переждали. А сегодня начали тела собирать, так услышали — воронье всполошилось. Знать, идет кто-то. Уж думали, снова кромешники возвращаются. А это мальчонка к нам пожаловал.

Брат Михаил оглядел Юрку. Сокрушенно покачал головой, увидав его обувку.

— Ты кто ж такой будешь? — ласковым голосом спросил он. — Откуда взялся-то?

Прежде чем мальчик успел ответить, вмешался эконом:

— Ты вот что… Чадо замерзло ведь и голодно. Ну-ка внутрь давайте да печь затапливайте. Теперь, думаю, можно — ушли душегубы далеко. А то ж боялись мы, как бы дым не приметили, да не вернулись.

Брат Михаил без дальнейших расспросов потянул Юрку в келейную.

Вскоре мальчишка сидел возле гудящей печки, вбирая тепло всем телом, и все никак не мог согреться. Горящие чурбаки напоминали о вчерашнем пожаре.