Тирмен
Шрифт:
Их взгляды встретились, и Петр Леонидович вновь, в который раз, ощутил странную, пугающую пустоту. Бесконечное пространство, время, текущее вспять, – и слова, еле различимые, похожие на шелест ветра:
«Ты знаешь, кто я? Я – твой друг…»
Виду не подал – приучился. Ушастая не знает: не может, не должна. Наглая не по чину дамочка, «хомячка», желающая стать тигрицей. Ничего особенного. И незачем бояться.
– Вы себя недооцениваете. И нас – тоже.
Последние слова оказались лишними. Жутковатое
Старик рассмеялся:
– В ГПУ, часом, не служили, сударыня? У них, уверяю, ловчее получалось. Скажите еще: «Мы знаем о вас все!»
– Я знаю о вас все!
– И на здоровье!
Настроение улучшилось. Петр Леонидович поднес к лицу руку с часами, как если бы был близорук. Кажется, успеваем. Сначала выезд, затем в Киевский райотдел – выручать нашкодившего в очередной раз Не-Короля Артура. Потом…
– Напрасно смеетесь! – Ушастая подалась вперед, скривила ярко накрашенный рот. – Ваше досье я купила год назад. Недорого запросили, той конторе вы давно неинтересны!..
Старик механически отметил новомодное слово «досье». Карамышев, да будет ему сковорода теплой, говорил просто «папка».
– Ваше романтическое детство, Петр Леонидович, мне до лампочки. Доносы о том, что вы троцкист, тайный белогвардеец и внутренний эмигрант, – увы, неактуальны. Военная биография – уже любопытнее…
Смотреть на госпожу Кали в этот миг было не слишком приятно. Вспомнилась сцена из очередного «мыльного» сериала: героиня пред всем честным народом обличает соблазнившего ее усатого мачо. Усы у негодяя были, впрочем, так себе – не маршальские.
– Но я не служу в ГПУ. Мне вполне хватит сведений о ваших родственниках. Вы вдовец, но ваш сын, ваша невестка, их дети…
– Не надо, – тихо попросил старик.
Он опять, в который раз, посмотрел вверх, на бесполезную люстру. Взгляд укололся об острую бронзу канделябров.
– Не надо, Любовь Васильевна.
– Заказ! – Ладонь ударила по газетной фотографии. – В недельный срок. Что вы ерепенитесь, ей-богу? Вы и ваша… каморра занимаетесь этим минимум полвека. Сделаете, получите деньги – и все забудем. Да! Бобе ни слова, иначе наш уговор…
Петр Леонидович глубоко вздохнул. Подумал о Не-Короле. Плох стал бывший сержант, от рук отбился. Не помощник. Уволить – жалко, не уволить…
Старик закрыл глаза. Нет, только один глаз – левый, словно собрался выстрелить.
Встал, поправил пиджак.
Шаг назад…
Когда шум утих, когда перестала кричать ополоумевшая официантка, Петр Леонидович легким движением ладони стряхнул с рукава невидимые пылинки и поглядел на люстру. Смотреть наверх больше не пришлось – бронзовое чудище покоилось посреди стола. Острия шандалов пробили непрочный пластик, одна из чашек чудом уцелела, попав между креплений, второй повезло меньше.
Любовь Васильевна Калинецкая сидела белая, недвижная, упираясь застывшим взглядом в стену, недавно покрашенную веселенькой, яичного колера, краской. Кофе из разбитой чашки капал на
– Не надо травить мою собаку, – очень внятно произнес Кондратьев. – Не надо. Собака – друг человека.
Уже за порогом, застегивая старый, не подходящий к новому пиджаку, полушубок, он принял решение. С Артуром придется расстаться без промедлений. С какого возраста по закону разрешают зачислять на работу, пусть не на полный день? Не важно. В любом правиле бывают исключения. Тирмен живет согласно алгоритму «и аз воздам» – тихо, незаметно, подставляя щеку за щекой. Но упомянутые исключения все-таки случаются. Как сегодня, например.
Травить собаку опасно. Будить ее, спящую, тем более.
3
– Все в порядке! Манжету я поменял, прокладку перевернул…
– Сейчас проверим, – кивнул старый тирщик.
В помещении никого не было. Студенты отстрелялись и ушли, Артур тоже куда-то запропастился. Выходили курить вдвоем, а вернулся один дядя Петя. Ага, и опрокидывающиеся мишени на местах стоят. И наружная дверь плотно прикрыта. Как бы не заперта… Точно, заперта!
Зачем?
– Проверим, проверим, сейчас и проверим, – бормотал себе под нос дядя Петя.
Даньке вдруг показалось, что бормочет он не о починенной винтовке, а о чем-то другом, куда более важном. Даже не бормочет, а напевает на мотив скандально известной арии: «Давайте отрежем Маресьеву ноги!..» В школе эта ария пользовалась неизменным успехом. Спросить? Неудобно… Пока он мучился в догадках, Петр Леонидович произвел из «ИЖухи» три выстрела. По «бумажке». Каждый выстрел тирщик делал разной пулькой: обычной чашечкой, «утяжеленкой» и шариком. Он всегда так проверял винтовки.
Две «десятки» и «девятка».
– Порядок. Толковая работа, Даниил.
Данька просиял, преданно глядя на старика.
– Пневматика – это хорошо, это славно… А как насчет более серьезного ствола?
– А есть?! Можно?!
– Есть. – Дядя Петя прищурился с доброй хитрецой. В уголках глаз старика нарисовалась густая сеть морщинок. – Можно. Иначе б не предлагал. Погоди минуту, я сейчас…
Он ненадолго скрылся в каморке.
– Вот. Самозарядный спортивный пистолет Марголина, калибр 5,6 миллиметра. У этой модели магазин на десять патронов, но заряжать лучше по пять: обойма изношенная, случаются перекосы.
Данька завороженно уставился на пистолет. Из винтовки-«мелкашки» ему стрелять доводилось: на НВП класс водили в школьный тир лицея № 16. А из «Марголина» – ни разу. Удачно он сегодня зашел! Теперь понятно, почему дядя Петя дверь запер.
Чтоб чужие не подсмотрели.
– На, держи.
Тирщик выщелкнул обойму. Передернул затвор, проверяя, нет ли патрона в стволе. Данька был уверен, что подобного безобразия – оставить в стволе патрон! – Петр Леонидович никогда бы не допустил. Но порядок есть порядок.