Тишайший
Шрифт:
– Побеспокоил? – спросил почти испуганно.
– Садись, – Морозов указал глазами на лавку, сам не пошевелился.
– Изволите беспокоиться о приезде польского посла?
– Ох ты! – спохватился Морозов, тотчас оживая. – Еще ведь и посла несет!.. Нет, Назарий, о посольстве и подумать времени не было. А подумать надо крепко. Едет он против хана войну затевать… Вот что: на этой неделе Стрелецкий приказ нужно у Шереметева взять. Да не в конце недели! Сегодня же заготовь грамоту… Деньги нужны, Назарий! Что твои крючкотворы придумали?
Назарий длинными пальцами в тонких перстнях с большими каменьями как бы отер губы, но говорить
Назарий Чистый был из ярославских купцов. Высочайшее купеческое звание «гостя» получил еще в 1621 году. Больше дюжины «гостей» в одно время не бывало. «Гости» торговали за границей, сбывали царские товары, взимали пошлины, покупали у государства право собирать налоги, заведовали чеканкой монет. Назарий Чистый и среди двенадцати был первым; торговых дел не оставляя, пошел служить и выслужил думного дьяка, а теперь был он при Морозове вершителем многих дел, послы называли его промеж себя «канцлером».
– Так что же вы надумали? – капризно поджимая губы, спросил в нетерпении Морозов.
– Для народного умиления и одобрения мы думаем искать деньги во дворце. – Назарий Чистый подождал окрика, не услышал и поглядел Морозову в глаза. – Убавить слуг следовало бы не меньше чем на треть. Хотя бы на первое время. Остальным же урезать жалованье. То же произвести и в патриаршем дворе. Можно лишить жалованья городовых приказчиков…
– Эти не пропадут, – одобрительно, но мрачно кивнул Морозов. – А коли дворовых слуг сокращать, то мы вправе укоротить оклад господ послов. Укоротим!
– У сторожей нужно хлебное жалованье забрать, распустить приставов, взять жалованье у городовых пушкарей – все равно без дела, и крепостные сооружения запущены…
– Ну а, не дай бог, нужда в пушкарях явится? Что же тогда?
– Пушкарям вменить для исполнения службу приставов, а кормиться им тогда будет легко, от частных просительских доходов.
– Мудро! Мудро, Назарий! Только мало. Разве города на эти деньги выстроишь?
– Государь Борис Иванович! Уж если с дерева сучки посбивали, надо дерево и ошкурить… Мы надумали взять денежное жалованье у кого только возможно. У стрелецких голов, сотников, пятидесятников, десятников, у городовых стрельцов, у казаков в замосковных, польских и украинных городах, у государевых мастеровых, у кузнецов и плотников – им поденный корм давать, когда будет государево дело, у воротников…
Назарий Чистый все говорил, перечислял, доказывал, а Борис Иванович плохо слушал, «мокрица» его все семейство, кишащее, лохматое, из тьмы вывела… Думалось о таком, что и в кошмаре – кощунство и ад. Будто царева спальня, Алешина, Алеша спит, шейку ребячью свою с ямкой под головой, вытянул, а он, изверг и сам мокрица, дверь на засов и крадучись к постели, выставив лапы…
«Господи! За какие грехи видением казнишь! – охнул про себя Борис Иванович. – Да ведь случись что с Алешей, самому первому головенку открутят…» Но это теперь. «Теперь» он боялся за Алешеньку, а мысли-то в «потом» проскакивают. Оно ведь придет, выжданное, вымоленное, поклонами отстуканное время, то самое «потом», когда вся власть перельется из многих сосудов в один, когда узы царевых детских привязанностей переплетутся узами родства, – Милославский уже не одну лошадь поменял, стремясь в заграницы.
Борис Иванович пресек-таки бег мысли, сгреб своих «мокриц», но ему на прощанье явилась карающая правдой картина. О такой картине
Вскочил. Вскакивая, опамятовался, ухватил ниточку разговора. Воскликнул:
– Так ведь стрельцы, Назарий, тебя первого растерзают, а меня вслед за тобой! И заступиться будет некому. – Морозов непочтительно толкнул креслице.
– Если бы просто отняли жалованье – убили бы! Мы же землю даем! – стоял твердо Назарий, не уловив, что Морозов пропустил его речи мимо ушей.
– Ах, земли? – Морозов сел. – Иностранцам тоже ведь можно вместо денег поместья дать? Краффору платим пятьдесят рублей, Гамильтону – тридцать!.. А по сколько земли стрельцам?
– Пятидесятникам по десять четвертей, десятникам по девять, рядовым по восемь.
– Но всех денег взять у служивых нельзя. Пятидесятникам платить в год рубля по четыре придется, десятникам можно по три с полтиной, а стрельцам – не меньше трех. Иначе нам голов не сносить, Назарий. А городские сметы смотрели?
– Смотрели. Да ничего не высмотрели.
– А я вот высмотрел! – Морозов положил руки на свитки, загромоздившие его стол. – Сегодня же пиши грамоту: погасить все недоимки, взыскивая их с воевод, с приказных людей, с подьячих… С умерших воевод тоже взыскивать. С жен воеводских, с детей… Вот погляди. – Морозов развернул столбец. – Устюжская четь… На стольнике Матвее Прозоровском недоимок 1126 рублей 13 алтын, на стольнике Степане Хрущеве 957 рублей 5 алтын, на подьячем Григории Сапсонове 264 рубля 3 алтына 4 деньги, на Михаиле Еропкине, покойнике, стало быть на детях его, – 346 рублей 3 алтына 4 деньги, на Андрее Волконском, тоже покойник, царство ему небесное, на жене его – 246 рублей 7 алтын 4 деньги, на Максиме Стрешневе 640 рублей, а на Михаиле Стрешневе и подавно 1533 рубля 9 алтын. Это же деньги! До смерти будем пороть всякого должника, но долг возьмем.
– Города помногу должны, – сказал, вздыхая, Назарий Чистый.
– И с городов возьмем!
– С городов взять рука не поднимается. Вязьма вот челом ударила, я с собой челобитную взял. – Лицо у дьяка подернулось непроницаемостью: не согласен с боярином. – С них берут, с посада, по писцовым книгам 1630 года. Из-за Смоленской войны, на разорение, были им дадены льготы на десять лет…
– Никаких льгот! За десять лет тоже с них взыскать.
– Такой указ мы уже посылали им. Они первый раз били челом в феврале. Просили сделать опись посаду. Государь покойный Вязьму пожаловал, а дьяк сделал свою приписку: «Взять к делу».
– По всем таким делам приписка должна быть одна: «Взять к делу». Пусть бумаги полежат. Нам сейчас посадские дела решать недосуг. Нам деньги нужны. Не дадут по доброй воле – выколотим. Во все упрямые города послать стрельцов! Недели за две чтоб с этим управиться.
– Государь Борис Иванович, а будет ли толк? В Вязьме раньше числилось 500 дворов и 575 плательщиков. Платили они казне 225 рублей 23 алтына 3 деньги. К 1630 году осталось посадских 150, а теперь и того меньше – 116. Из них 38 – дворов вдовьих и охульных. А берут с посада за стрелецкий хлеб – 420 рублей. Ямской приказ пишет им 416 пищальных денег, в приказ Большого прихода подавай 140 рублей, да еще четвертные, а всего получается 1030 рублей. И это вместо 89, если брать не прошлое, а настоящее посада.