Тишайший
Шрифт:
Кудюм кинулся по заводи, размахивая топором. Багор торчал над водой. Мужики шарахнулись по сторонам: не сом, так барин прибьет.
Раненый сом кровавил заводь, но сил не терял, а Кудюм еле выполз на траву.
– Мужики! Бей его! Коли! – отдышавшись, приказал барин.
Через полчаса сом лежал на берегу. Кудюм постоял перед ним, пнул, и тотчас сом ударил хвостом.
– Тварь живучая! – рассвирепел барин и с маху всадил топор в огромную усатую башку. – Ну вот, поймали.
И вдруг заметил, что Лазорева нет.
– Где
– Ушел. Как все полезли с баграми в воду, oн и ушел, – доложили дворовые мужички. – На кровь, говорит, не могу глядеть.
– Тоже мне поручик – крови испугался! – захохотал Кудюм и плюнул в перемешанную с поднятым со дна илом и кровью воду.
Только на третий день по прибытии поехал Андрей Лазорев к матери. Подарки, правда, поделил без обиды: Любаше – шаль да туфельки золотые с носами загнутыми, и матери, Матрене Ниловне, – шаль и башмаки мягкие, удобные. Кудюму феску подарил, кальян в серебре да ятаган еще с рукоятью в сердоликах, топазах, сапфирах. Кудюм доволен остался. Феску надел, ятаган на пояс нацепил, и кальян хоть кашлял, но курил.
Повинился Андрей перед матерью, что не к ней первой приехал, а Матрена Ниловна улыбается:
– Я, Андрюша, тому рада, что к жене приехал первее, чем ко мне. Значит, в любви да в ладу вам жить. Матери это самая большая радость.
– Я, мама, попрощаться приехал, – признался Андрей. – Меня в Туле обоз дожидается, чтоб вместе в Москву идти. Грека я одного ученого привез, древние книги.
– Ты имение-то поглядел, какое тебе принесла Любаша?
– Нет, мама, не был в имении. Отпустит государь со службы – тогда уж и погляжу, и делами займусь.
– А что, в чужих землях страшно? – спросила Матрена Ниловна, с восторгом глядя на сына, который не умер от страха в заграницах.
– Всяко было, мама! И страху натерпелся, и на чудеса нагляделся. Только люди, мама, такие же.
– Они ж басурмане! – удивилась Матрена Ниловна.
– Такие же, мама! Когда больно – плачут, а когда радостно – смеются. Все беды от хитростей боярских. И там тоже, как у нас: чем к царскому месту ближе, тем и подлости в людях больше.
– Перекрестись, Андрюша!
– Эх, мама! Я и перекрещусь, да царевых ближних людей ни крестом, ни чертом не испугаешь.
– Ой, Андрюша! Тревожно мне за тебя.
– Не тревожься, родная. Я помалкивать научился.
– Слава тебе господи! Да чего бы они там ни говорили – молчи! У тебя теперь жена-красавица, сыночек-кровиночка.
– Спасибо, мама, за науку, – поклонился Андрей Матрене Ниловне.
Кудюм поехал проводить Андрея до границы своих владений. Верхами ехали. Андрей спешил.
– Повидаюсь с Морозовым, тогда и приеду за тобой, – сказал Лазорев Любаше, прощаясь. – Пока служу, в Москве будем жить.
Переехали речку у мельницы, Кудюм самой короткой дорогой провожал Андрея.
Ехали
Кудюм показывал Андрею свои владения.
– Рожь нынешний год – красавица. А погляди, овсы какие! – И тут Кудюм стал багров до черноты, как кровяная колбаса: на его чудо-овсах паслась корова.
Корова, видно, была блудливая. За ней, хлопая кнутом, бежал пастушок. Он больно протянул скотинушку жалом кнута, и корова, взбрыкивая, побежала к реке, к стаду, но Кудюм Карачаров был уже тут как тут, готовый вершить суд скорый и беспощадный.
Лазореву пришлось настегать коня, чтоб обогнать Кудюма, загородить пастушонка от смертельной угрозы.
– Слушай! – закричал Лазорев, спрыгивая с коня и обнимая помертвевшего от страха Савву. – Да ведь ты мой московский хозяин.
Подлетел Кудюм с дружиной и остановился, мрачно взирая, как его зять обнимается с пастушонком, которого надлежало убить до смерти.
– На одной печи спали! – радостно объяснял Кудюму Лазорев, а сам тормошил паренька. – Гляди-ко, вырос! Большой совсем. Кудри-то – пропадать девкам! Ну, рассказывай. Где братья, сам почему из Москвы ушел? Я ведь потом жил в вашем доме.
– А другой брат не приходил? – спросил Савва с надеждой.
– Один я жил. Вы-то куда девались?
– Ушли меньшого брата искать. По монастырям ходим – пропал и пропал.
– Вертаться-то думаете?
– Болел я, зимой под лед провалился. Наберусь силенок – на Соловки пойдем, а потом – в Москву, будем дома брата ждать.
– Вот мне и пристанище на первое время! У них хороший дом, со службами! – объяснил Лазорев Кудюму. – Ну, прощай! Саввушкой, помню, звали?
– А тебя – Андреем.
– Прощай, Савва. До встречи под колоколами матушки-Москвы. Вернешься в стольный, меня отыщи обязательно, чем могу – помогу.
Ускакали. Последним, оглядываясь недоверчиво, недобро, ехал Кудюм Карачаров.
Савва все время жил вдали от женщин, но уже думал о них. Знал, что женщины – вместилище ада: так говорили о них монахи. Одни беспощадно и сурово говорили, другие – как бы вспоминая что-то непонятное и чудесное.
Напуганный встречей с Кудюмом Карачаровым, помня, как он все оборачивался, Савва стал гонять коров в лес, с глаз долой.
В то утро он услышал разговор мельника со старшим братом, вернее, подглядел нечаянно.
– Оставь мне паренька, – говорил Серафим, приперев названого брата Саввушки к мешкам с зерном. – Хочешь, денег дам. Много тебе денег дам. Оставь.
– Мы-ы-ы! – мычал скорбно и грозно старший названый брат. – Мы-ы-ы!
Слезы стояли у него в глазах. Савва прибежал на мельницу спросить, но о чем – забыл; сиганул за угол, спрятался за домом, отдышался и, пригибаясь словно воришка, пошел в село собирать коров.