Тиски
Шрифт:
У Игоря снова звонит телефон. До нас доносится трель вызова, потом – короткие, похожие на армейские команды, неразличимые реплики Вернера.
– С ним трудно. Но… понимаешь, он и дает что-то взамен. Он для тебя все сделает. Ты его о чем угодно можешь попросить, и он сделает. Он и тебя, и меня любит.
– Значит, мы с тобой соратники? – спрашиваю я, безотчетно заигрывая с Таей.
– Получается, так.
– Давай выпьем тогда, пока босса нет, – шепчу я заговорщически и разливаю виски по бокалам.
Тая пугается и употребляет весь набор действий из арсенала зашуганных
А я чуть не силой впихиваю в ее руки наполовину полный стакан.
Когда Игорь возвращается на веранду, я сижу в одиночестве, а край его опустевшего бокала смазан полосой помады.
Мы выпиваем, а потом выпиваем снова, и все проблемы отходят даже не на второй, а на третий план, и мне вдруг начинает казаться, что все произошедшее со мной в последние полгода – не более чем дурной, чрезвычайно затянутый и плохо поставленный фильм, просмотр которого я могу прервать в любой момент, протиснувшись, пригибаясь между креслами, к выходу из зала.
Остаток дня мы проводим валяя дурака – снова купаемся, и, когда мы в воде, начинается дождь, а я к удивлению своему обнаруживаю, что купаться пьяному под вечерним дождем чертовски здорово. Мы разжигаем на берегу костер, Игорь притаскивает мангал и сообщает заплетающимся языком, что Таю с помощником он отослал на рынок, за свежей рыбой. Вскоре она возвращается, и мы запекаем в фольге судака.
Тая то появляется, то исчезает, принимая какие-то непонятные и невидимые мною команды от Вернера. Стоит нам перейти к серьезной теме, и у Таи тут же обнаруживаются срочные дела на кухне. А как только мы снова сползаем к пустякам, Игорь оборачивается и кричит в густеющие сумерки:
– Тая!.. Тая, где ты ходишь!
И она материализуется из темноты и садится рядом с ним. Вернер обнимает ее за плечи, мажет щеку слюнявым пьяным поцелуем, треплет волосы, возится, как со щенком, – чтобы через полчаса, когда разговор коснется важной темы, снова отослать в дом.
Мы говорим и говорим, и в Вернере я обнаруживаю хорошего собеседника. С ним, в отличие от Пули и Крота, я могу вести беседу пусть не такую откровенную, но о вещах более глубоких и взрослых.
– У меня с девушкой моей… противофаза, в общем. Из-за работы. Я боюсь, что у нас ломается все.
– Так ты все это из-за бабы? Господи, Денис…
– Нет, ты не так понял. У нас серьезно. Мы встречаемся уже три года, живем вместе.
– Да хоть пять лет. Это такая штука, она в годах не меряется. У меня, от же ж, блядь! – Вернер размазывает комара по шее и с неудовольствием глядит на кровь на пальцах. – У меня столько друзей лет по десять, по двадцать с женами – и ненавидят их. Любовниц заводят, по проституткам бегают – но не разводятся. Непонятно почему. Так что три года как раз не показатель. А если серьезно… Понимаешь, любовь такая штука, она все ломает. Как… не знаю, как наркомания.
Вернер смеется, радуясь необычному сравнению.
– Она сильнее быта. Когда любовь – бабы за своими мужиками на каторгу идут. Селятся рядом с тюрьмой и живут по пять лет, по десять. Настоящая любовь – она выше. Она терпит, и прощает, и не отпускает. А если начинает условия диктовать, пытаться перепилить тебя, под себя обстрогать – это не любовь уже. Если она тебя такого любит – зачем тебя менять? А если она тебя подо что-то меняет, под образ, который в голове у нее сложился, – значит, настоящего тебя она не любит и не любила никогда.
Мы чокаемся, выпиваем, а потом все вокруг сливается в радужное пятно.
Я иду в туалет и падаю, а Вернер смеется и поднимает меня, подныривая под мою руку и подставляя плечо, а потом они с Таей раздевают меня и бросают на диван в гостиной, укрыв сверху пледом. Я пытаюсь поблагодарить их и не могу, потому что язык отказывается подчиняться. Оставив бесполезные попытки преобразовать мысль в слово, я глупо улыбаюсь им и позволяю уложить себя, погружаясь в мешанину снов.
В одном из них дверь в гостиную открывается среди ночи, в комнату проскальзывает девушка и, откинув плед, ложится рядом со мной. И мы любим друг друга – не потому, что одержимы желанием и возбуждены, а просто – хочется поговорить. Хочется поделиться. Хочется быть с кем-то, кто понимает и прощает.
Утром я почти не чувствую похмелья – лишь в движениях проскальзывает медлительность и неуверенность. Тая мелькает в коридоре, и, когда она смотрит на меня, в глазах ее бегают чертики.
– При-вет! – Значит, это все-таки был не сон. Чтобы сказать мужчине вот такой «при-вет», надо иметь веские основания. – Тебе что на завтрак? Игорю я яичницу делаю с ветчиной, ты как?
И мы завтракаем. Я не успел даже умыться и почистить зубы, потому что одна ванная была занята Вернером, а во второй вчера сломался кран, и она осталась без горячей воды.
На легком плетеном столике уместился кофейник, сахар, джем, чашки, тарелка с тостами. Тая суетливо разбрасывает по тарелкам чуть пережаренную яичницу с ветчиной. Вернер отламывает от тоста небольшие кусочки, макает их в желток и перемалывает челюстями, запивая кофе и косясь в гостиную, где по телевизору идет обзор матчей английской премьер-лиги.
Я в семье.
– Я в ваши дела лезть не буду, – говорит Вернер в один из тех промежутков, когда Тая убегает на кухню, – получится у вас, не получится – сами разбирайтесь, не маленькие. Только поаккуратней с ней. Сам видишь, какая она… нервная.
Тая ходит окрыленная, Игорь не считает нужным возвращаться к вчерашней теме, и утро наполнено короткими бытовыми фразами, столкновениями на пути в ванную, обсуждением погоды и праздностью. Почему-то ситуация с Дудайтисом уже не кажется такой страшной. Поживем – увидим, спокойно и отстраненно решаю я.
На мобильном – четыре пропущенных звонка от Маши. Последний – в семь утра.
Приехав домой, застаю Машу спящей. Автоответчик пуст, как и моя голова, и я снова ложусь спать, чтобы избавиться от остаточных эманаций похмелья. Стянув одежду, влезаю под одеяло и прижимаюсь лицом к теплой спине спящей Маши. Господи, как я люблю ее.