Титан: Возвращение
Шрифт:
— Все сектанты такие, считают себя Сыном Бога. А когда горят на костре, просят пощадить их. Будь сектант Сыном Бога, разве Бог не спас бы Его? Уходите прочь, трусы.
Уродец, подталкивая, погнал стражников в сторону выхода. Заскрипели несмазанные петли, факел исчез, оставив нас в полутьме. Единственный источник света во сей подземной тюрьме был расположен в конце коридора на противоположной стене. Этого факела едва хватало, чтобы осветить участок стены и создать полутьму в подвале. Бормоча себе под нос, горбун прошел мимо нашей камеры, не обратив внимания на мои слова насчет воды.
— Макс, когда это кончится? Что там было, куда тебя уводили? — заплаканная Ната засыпала
— Это что же получается: Русами правят не твои потомки? — Ната быстро ухватила суть.
— Если верить Патриарху, так и получается, — согласился я с ее предположением.
— Но у тебя были еще жены, дети, друзья. Где в таком случае их внуки и правнуки? — продолжала допытываться девушка.
— Не знаю, Ната, мы не закончили разговор. Он устал и велел увести меня. Правда, успел сказать, что, со слов его деда, была легенда: часть моих детей отправилась на корабле на мои поиски. Кто еще был с ними, где остальные — не знаю. Постараюсь выведать побольше информации. Завтра, думаю, наш разговор продолжится. Как ты, Ната, к тебе не применяли силу?
— Нет, они боятся меня, считают ведьмой, — сквозь слезы рассмеялась девушка, — жаль, что я не ведьма.
— Не вешай нос. Мы еще в Будилихе считали, что обречены, даже костер для нас сложили, но, как видишь, мы пока живы.
— Ключевое слово «пока», — улыбнулась девушка, обнимая меня.
— Где «пока», там и «всегда», — погладил девушку по волосам. — Этот Никон показался мне адекватным. Самое главное — он поверил мне сразу, не пытаясь обвинить меня в присвоении чужого имени. Завтра смогу его убедить, что мое возвращением им всем на руку, что это укрепит веру людей. А уж потом посмотрим, — со скрытой угрозой в голосе постарался успокоить Нату, развеять ее страхи.
Но наступивший день не оправдал мои ожидания: на встречу с Никоном меня не повели. И так прошло еще три дня. Даже горбун стал ворчать вслух, почему мы сидим в темнице и едим его хлеб, а не горим на костре. Затянувшееся молчание со стороны Патриарха я пытался оправдать разными причинами: старец мог чувствовать себя хуже; может, ему требовалось время, чтобы согласовать со своими приближенными план по легализации Сына Бога. Все три дня прошли в полутьме и ожидании разговора. Часами, пока Ната спала, я напряженно вслушивался в малейший шорох, пытаясь услышать шаги стражников. Мне однажды пришлось сидеть в яме, когда попал в ловушку, устроенную Картером. Но там над головой было синее, точнее, — хмурое осеннее небо. И была надежда, что Бер, посланный за помощью, вернется с подкреплением. Там был Санчо, мой приемный сын, с которым мне удавалось общаться на расстоянии с помощью телепатии. Именно Санчо услышал мой бессловесный крик о помощи, когда я сидел в зиндане у Картера. Он сумел убедить Миху, что я в беде, и они вовремя подоспели. «Где ты мой сын, Санчо?» — мысленно послал сигнал, словно он мог пробиться через толщу ста пятидесяти лет. Молчание было мне ответом, никогда не ответит мне мой неандерталец своим шипящим: «Макш Ха».
Если слова, сказанные Никоном, были верны, то часть моих друзей и сыновей почему-то отправились на мои поиски, решив, что я нуждаюсь в помощи. Я легко мог представить себе такую картину, как спустя время после моего отсутствия обезумевший Санчо мог чьи-то мысли в «эфире» воспринять за мой призыв помощи. Случись такое — нетрудно угадать, как развернулись бы события: они все ринулись бы на мои поиски. С большой вероятностью так и произошло: любовь и желание найти меня привели их к гибели, если они так и не вернулись.
За мной пришли на четвертый
— Не бойся, я скоро вернусь, сегодня этот кошмар закончится, — я поцеловал Нату в немытую щеку, смиренно позволяя завязать себе руки и надеть на голову мешок. Путь в покои Никона на этот раз казался нескончаемо долгим. Наконец мы добрались до них. Процедура с привязыванием к стулу повторилась. В этот раз Данк мешок снял осторожнее, развязав завязки. Я расценил это как хорошее предзнаменование. Часто заморгал, чтобы привыкнуть к яркому свету множества свечей у изголовья Никона.
— Мне следовало многое обдумать. Не серчай, что заставил тебя долго ждать. — Патриарх выглядел бодрее. Его лицо было лицом человека, решившего трудную задачу. Он возлежал на куче подушек, в руках были маленькие четки.
— Я не собираюсь предъявлять права на трон, для меня главное — безопасность моей женщины и моя личная безопасность. Если в Макселе проживают мои потомки или потомки моих старых друзей, то с позволения императора мы заложим небольшое поселение вверх по реке, на границе диких земель, — поспешно заявил я, прежде чем Патриарх заговорил.
Делая такое заявление, рассчитывал заранее усыпить бдительность Никона: для его семьи мое возвращение было угрозой.
— Вам удалось сделать больше, — куда больше, чем смог я. Поэтому сейчас, когда прошло столько лет, было бы неверно пользоваться плодами ваших трудов.
— В таком случае, если ты говоришь правду, что тебе мешало осесть в другом месте? Ведь ты явился со своей женщиной из диких краев? — резонно поинтересовался Патриарх.
— Немцы!
— Что немцы? Среди наших прихожан, переехавших в Уругвай, было несколько немецких семей. Ты о них? — Никон даже слегка приподнялся в кровати.
— Нет, — я сделал паузу, — недалеко отсюда поселились немцы, они готовят огромную армию, чтобы напасть на земли Русов. Именно поэтому я поспешил сюда вместо того, чтобы осесть в племени Элтов, очень хорошо принявшего меня и Нату.
— Зачем немцам нападать, если вокруг столько земли, лесов, рек, полей. Ты сейчас говоришь неправду, — в глазах старца появились сомнения. Как мне было объяснить человеку про нацизм и Вторую мировую войну, если даже его дед не застал Первой мировой.
— Они считают себя выше и лучше других, полагают, что русские созданы для рабства и для того, чтобы угождать им, — вольно интерпретируя, постарался донести суть нацизма до Патриарха.
— Это можно сказать о любой общине, — устало возразил Никон. — Дед рассказывал, что нас, «христоверов», называли «хлыстами» и постоянно притесняли. Они и уехали на чужбину, потому что им не давали жить на своей земле. Чем свои были хуже немцев? Скажи мне, Максим Серов, — полностью произнес мое имя старец.
Не дождавшись от меня ответа, он продолжил:
— Я долго думал, как представить Русам твое возвращение. — Затаив дыхание, я ждал, что скажет Никон дальше.
— И чем больше я думал, тем больше приходил к мысли, что твое возвращение нарушит порядок. Это поставит под удар всё то, что мы делали последние сто сорок семь лет. Сейчас твое имя полумифическое: еще пара поколений — и о тебе забудут. А мои Божьи слуги постепенно начнут «забывать» твое имя, словно тебя и не было. Ты должен исчезнуть, Максим, чтобы не вносить смуту среди Русов. Поверь, мне нелегко было принять такое решение, осознавая, что всем своим благополучием наша община обязана тебе последние почти сто пятьдесят лет. — Никон замолчал, внимательно смотря на меня.