Титан. Жизнь Джона Рокфеллера
Шрифт:
Дьявол Билл, несомненно, был яркой личностью, заставлял бурно цвести воображение, и некоторые истории о нем скорее приукрашены. Все же одно из обвинений оставило после себя более убедительный бумажный след. После Нэнси Браун в Ричфорде Элиза всегда нанимала молодую женщину, чтобы помочь с работой по дому, и в Моравии к ней приходила высокая симпатичная помощница Энн Вандербик. 26 июля 1849 года согласно бумагам, поданным в суд Оберна, Уильяму Эйвери Рокфеллеру было предъявлено обвинение, что он напал на Энн Вандербик 1 мая 1848 года и «тогда и там насильно, против ее воли злонамеренно изнасиловал и вступил в половое сношение с ней»44. Обвинение в изнасиловании подкрепляет подозрения, что Билл был не просто очаровательным прохвостом и любителем пофлиртовать.
Итоги дела не позволяют прийти к окончательным выводам, все скрывает плотный туман домыслов. Билл не появлялся в здании суда, не представал перед судьями и не был арестован. Все, изучавшие это дело останавливались
Если и существовало некое временное перемирие между Биллом и Джоном Дэвисоном, давно пожалевшем о том дне, когда Билл Рокфеллер околдовал его благоразумную дочь, скандал положил ему конец. Пока семья жила в Моравии, Дэвисон подлатал отношения с Билом и одолжил ему почти тысячу долларов двумя займами – в августе 1845 года и в октябре 1846 года. Теперь, после обвинения в изнасиловании, их и без того непрочные отношения рухнули окончательно – что придает больше достоверности иску. Когда Билл сообщил Дэвисону об обвинении и попросил внести залог, Дэвисон резко ответил, что «уже слишком стар, чтобы идти кого-то выкупать». Обескураженный Билл с горечью ответил, что уедет из округа и никто его больше не увидит. Дэвисон забеспокоился о своих двух непогашенных ссудах, пошел прямо в суд, заявил, что зять планирует надуть своих кредиторов и возбудил иск на одну тысячу двести пятьдесят долларов и семьдесят пять центов47. Элиза и ее потомство, вероятно, пережили совершенно унизительный момент, когда шериф и два соседа пришли оценивать их движимое имущество и переписали все на имя Джона Дэвисона. Дэвисон, кроме того, изменил завещание, поместив наследство Элизы в руки попечителей, по всей вероятности, чтобы убедиться, что хваткий зять не приберет его к рукам.
Во второй половине 1849 года Билл покинул семью и шатался по глубинке, разведывал новые поселения и новые города. Весной 1850-го, в год, когда Натаниэль Готорн опубликовал «Алую букву», Билл перевез семью в Овего, недалеко от границы Пенсильвании. Возможно, как человек, скрывающийся от закона, он предпочитал быть ближе к границе штата на случай, если вдруг нарисуются неприятности. Хотя в то время Джону было всего десять лет и он вряд ли был осведомлен о произошедшем – сложно представить, чтобы Элиза делилась такими скандальными вещами с мальчиком, – он позже высмеивал обвинения в изнасиловании и потешался над мыслью, что его отец бежал от закона. «Если [мой отец] уехал «под давлением»… я знал бы что-то об этом. Не было ничего подобного. Мы переехали в Овего, и если и правда бежали от правосудия, то недостаточно далеко»48. Склонность Джона в более зрелом возрасте преуменьшать семейный позор скорее всего имеет несколько причин – от сыновьей почтительности до соображений связей с общественностью. Он знал, что люди, нацелившиеся доказать его собственную аморальность, хотят подкрепить свои доводы, сначала запятнав имя его отца. Следует отметить и его привычку отрицать, и впечатляющую способность отфильтровывать неудобные мысли, особенно об отце, в точности как позже он отклонял критику своего спорного поведения в бизнесе. Джон Д. Рокфеллер черпал силы в упрощении реальности и в убеждении, что излишние размышления о неприятных событиях, которые нельзя изменить, только ослабляют решимость человека перед врагами.
В какой-то момент его детства, возможно после бегства из Моравии, к почтению Джона к отцу все же начали примешиваться смутные более враждебные чувства. (Один писатель, склонный к психоанализу, даже предположил, что ледяной самоконтроль Рокфеллера сформировался как реакция на подавленные фантазии об убийстве его отца49.) В более поздние годы друзья и знакомые Джона Д. отмечали, что поднимать тему Большого Билла было рискованно, она являлась табу, одной из тех, что Джон бескомпромиссно обходил молчанием. Как отметил один из первых биографов: «С самого начала его карьеры он возвел секретность вокруг своего отца и скрытность вокруг его визитов в разряд религиозного ритуала»50.
Мы не можем сказать, когда Рокфеллер впервые начал стыдиться отца, но это чувство оказало столь серьезное влияние на формирование его личности, что следует вкратце остановиться на этом вопросе. В городках, где прошло детство Джона, Билл слыл человеком обаятельным, но пользовался дурной славой и порождал бесконечные домыслы о своих отлучках и источниках дохода. С таким отцом мальчику приходилось отсеивать злобные сплетни и формировать стойкое безразличие к мнению общества. Это воспитало в нем привычку к секретности, дошедшую до автоматизма, страх перед толпой, неприятие пустой болтовни и длинных языков – и она сохранилась на всю жизнь. Он выработал скрытность и испытывал недоверие к незнакомцам. Возможно, из инстинкта самосохранения Билл научил детей быть осмотрительнее с незнакомцами и даже с ним самим. Когда Джон был еще маленьким, у них с Биллом была игра: мальчик прыгал с высокого стула в руки отца. Однажды тот опустил руки и позволил своему изумленному сыну рухнуть на пол. «Запомни, – поучал его Билл, – никогда никому не доверяй полностью, даже мне». Через некоторое время, идя с мальчиками по Кливленду, он наставлял их не бежать вместе со всеми ни на пожар, ни на парады. «Забудьте про толпу, – сказал он им. – Держитесь от нее подальше. Занимайтесь своим делом»51. Элиза, вероятно, тоже настраивала детей против сплетников и запрещала обсуждать семейные дела с другими людьми. Мальчик, оказавшийся в состоянии выстоять против злых пересудов соседей, конечно же, был прекрасно подготовлен к тому, чтобы пройти целым и невредимым и даже непримиримым сквозь бурные неутихающие споры, позже вошедшие в его жизнь.
При всей неустойчивости их жизни Рокфеллерам в их беспокойных скитаниях по югу штата Нью-Йорк нравилось ощущение роста их социального статуса, когда они переезжали из Ричфорда в Моравию и в Овего – каждый город был крупнее, более процветающим и вселял больше надежд, чем предыдущий. Овего, главный город округа Тайога, расположенный южнее Ричфорда и западнее Бингемтона, стоял на широком красивом изгибе реки Саскуэханна. Он был определенно многолюднее всех мест, которые молодой Джон Д. видел ранее, это была утонченная деревенька с изящными домами вдоль Фронт-стрит, позволявшей мельком увидеть красивую жизнь. Овего пользовался официальным статусом сельского поселения, здесь стояло величественное здание суда, хорошо укомплектованная библиотека, довольно известная школа и другие зарождающиеся признаки культуры. Городок с населением семь тысяч двести человек славился и необычно большим числом живущих здесь писателей и художников.
Возможно, из-за того, что жили они здесь недолго, Рокфеллер никогда не испытывал такую же нежную привязанность к Овего, как к Моравии, но сохранил приятные воспоминания о нем. «Какое красивое место Овего! – воскликнул он однажды. – Как повезло нам расти там, среди красивой природы, с хорошими соседями, культурными людьми, добрыми друзьями»52. Ему забавно было вспомнить, как Овего развенчал его детские провинциальные представления. «Там на вокзале я однажды увидел француза! Только подумайте – настоящего живого француза. И у него были усы – никогда их раньше не видел»53. 1 июня 1849 года, перед самым переездом Рокфеллеров, Овего впервые увидел дым паровоза железной дороги «Эри» – и тысячи зрителей заполонили склоны холмов, чтобы приветствовать поезд, вползающий на станцию под выстрелы церемониальной канонады и звон церковных колоколов. «О поездах мы знали, даже когда я был совсем ребенком, только их было мало, и они были короткие и черные от сажи», – сказал Рокфеллер о транспортных средствах, занявших такое серьезное место в его собственных подвигах54. Железная дорога нарушила изолированность и самостоятельность экономических систем в таких небольших поселениях, каким был Овего, сделала их частью региональных и национальных рынков и одновременно обострила аппетиты местных жителей в вопросе материальных благ, приглашая искать удачи в отдаленных городах.
Рокфеллеры жили в трех милях (около 5 км) к востоку от города, среди мягких пасторальных лугов и рощиц у реки. Из двух домов, которые они занимали во время пребывания в Овего, второй был поменьше, поэтому можно сделать вывод, что Билл и Элиза столкнулись с финансовыми проблемами, и им пришлось урезать расходы. Из второго дома – больше напоминавшего коттедж, а не ферму, – открывался прекрасный вид на мутноватые воды извилистой Саскуэханны с лесистым силуэтом Большого острова (позже остров Гайавата) и занавесом из голубых холмов в отдалении. В таком уютном местечке Джон делил постель с Уильямом. «Это был маленький домик, – предавался воспоминаниям Джон спустя годы, – но наш милый домик»55.
Возможно, Билл выбрал Овего потому, что для человека, занимающегося лесозаготовками, здесь имелись заметные преимущества. Во время разливов по реке Саскуэханна легко было сплавлять плоты, и в результате в городе появилось несколько лесопилок. Могло иметь значение и то, что 27 сентября 1849 года, прямо перед переездом Рокфеллеров, ужасный пожар уничтожил сто четыре дома в центре Овего, пламя пощадило только три лавки; катастрофа предвещала повышенный спрос на лес, так как город перестраивался. И наконец, город имел репутацию мекки самозваных докторов. По воспоминаниям одного из жителей Овего: «После Гражданской войны их тут жило с десяток»56.