Титан
Шрифт:
Распутин, изуверским способом умерщвленный в прошлом декабре, изображался теперь не иначе как сексуальный маньяк, который был не только любовником императрицы, но и якобы «совратил» еще и четырех ее дочерей. Избавленная от цензуры пресса просто взбесилась, а весь город кипел ненавистью. Нику неоднократно довелось видеть марширующих по улицам красногвардейцев с красными ленточками на папахах, которые открыто задирали полицию и войска временного правительства. После трех столетий самодержавия Романовых Россия переживала страшный революционный смерч.
Дверь ему открыл молодой человек в одежде рабочего, с открытым грязным воротом рубахи под поношенным пиджачком. Ни парика, ни шелковых гетр, ни романтического ощущения благородной старины, которые видел здесь Ник всего семь месяцев назад, не было и в помине.
— Вы американец? — спросил Ника молодой человек тоном если и не хамским, то уж во всяком случае неприветливым.
— Да, — ответил Ник. — Великий князь позвонил мне в гостиницу.
— Великих князей больше нет. Человек, который здесь пока еще живет, зовется гражданином Романовым. Входите, гражданин, только вытрите ноги.
Ник вошел в мраморный холл, снял плащ-дождевик, который одолжил ему Бэд Тернер, и протянул его молодому человеку, которого посчитал, несмотря на его грубость, слугой. Тот кивнул в угол холла:
— Киньте его там вместе с вашим зонтиком.
— Насколько я понял, — сказал Ник, делая то, что ему сказали, — революция вместе с царем свергла и хорошие манеры?
— В новой России больше не будет лакеев. Каждый человек отныне обслуживает себя сам. Семья Романова находится в Красной гостиной.
— Не трудитесь меня провожать, я дорогу знаю.
— Я и не собирался провожать вас, гражданин.
— Я так и думал.
Ник стал подниматься по величественной дворцовой лестнице. Он понимал, что старый режим, беспомощный и отживший свое, должен был уйти. Но если таков будет новый мир… то тут мало приятного. Бэд Тернер сказал ему, что в городе власть захватили советы, которые теперь призывают коммунистическое правительство и хотят провозгласить «диктатуру пролетариата». Нет, конечно, это было Нику не по вкусу.
Поднявшись по лестнице, он прошел в Красную гостиную, где и нашел великого князя, его жену и дочь. Кирилл все еще выглядел величественно, стоя рядом с сидящей женой, но вид самой великой княгини Ксении и ее милой дочери Татьяны просто потряс Ника. Куда подевалась их осанка? Видимо, разрушение их сверкающего мира вызвало у них крайнюю растерянность и наполнило сердца ужасом. Они были лишены величия и княжеских титулов, из-под них выбили устои многовековых традиций, привилегий и власти. Кем же они стали теперь? Ник мог понять ярость восставшей толпы, но ему было жаль и Татьяну, которая выглядела просто испуганным ребенком. История уже смела ее своей грозной метлой в мусорную кучу, но ведь эта девочка едва ли была повинна в преступлениях русского самодержавия.
Подойдя, Ник пожал руку бывшего великого князя, который встретил американца очень тепло и поздравил с освобождением. Ксения налила
— Его отец был преуспевающим коммерсантом в Нижнем Новгороде, — сказал он. — Сазанов был блестящим студентом и мечтал стать актером и драматургом. Ему довелось учиться у Станиславского в Москве. Пьесы его не имели успеха, но зато он получил известность как актер, специализирующийся на сатирическом изображении представителей знати в салонных комедиях.
— Охотно в это верю, — сказал Ник. — Наверно, поэтому он и выступал на корабле в роли графа Разумовского. У меня все время было ощущение, что в этом графе есть что-то сценическое.
— Несомненно, — сказал Кирилл. — Он всегда был плохим актером. В Москве он увлекся радикальной идеологией, стал писать революционные статьи и воззвания в подпольных газетах и, наконец, был арестован Третьим отделением. Насколько я помню, это было лет пять назад. Ему повезло сбежать из тюрьмы, затем он жил два года в Швейцарии с Лениным, потом вернулся в Россию для издания «Правды». Третье отделение не смогло найти его, что говорит не в пользу нашей полиции. Не советую вам пытаться привлечь его по суду за ваше похищение. Временное правительство слишком боится большевиков, чтобы предъявить обвинение одному из самых заметных их лидеров.
— Знаю, — сказал Ник. — И вовсе не собираюсь никого привлекать к ответственности. Я хочу только одного: как можно скорее выбраться из России.
— Насколько я понял, завтра вы отбываете в Стокгольм?
— Совершенно верно. Оттуда на шведском корабле доберусь до Лондона.
Жена и дочь бывшего великого князя до сих пор, большей частью, молчали, лишь изредка прерывая рассказ Ника вопросами. Но вот — словно об этом уговаривались заранее — великая княгиня поднялась и сказала:
— Надеюсь, вы нас извините, мистер Флеминг. Мне и дочери нужно сходить проверить белье, замоченное для стирки. Одним из первых удовольствий, подаренных нам новым режимом, явилась необходимость мне и Татьяне научиться стирать. Вскоре, я думаю, мы сможем смело открывать прачечную.
Она говорила сухо, но Ник видел, что эта женщина изо всех сил старается приспособиться к новым условиям. Он поцеловал ей руку, затем пожал Татьянину. Девушка застенчиво улыбнулась и просто сказала:
— Я никогда не забуду, как танцевала с вами, мистер Флеминг.
Все. Эти две женщины уходили из его жизни. Ник провожал их глазами и думал, что слова Татьяны были одними из самых прекрасных — а принимая во внимание обстоятельства, и одними из самых горьких, — какие Нику когда-либо приходилось слышать.