Титус Гроун (Горменгаст - 1)
Шрифт:
Но вот, наконец, и оно – укрытие за статуей. Титус шел впереди и, обогнув постамент изваяния, осторожно высунулся и глянул вправо и влево вдоль пыльного коридора. Коридор был пуст – и неудивительно. Его, как и все остальное, заливала вода, подобная темному, неторопливо движущемуся ковру. Видимо, наводнение подступало со всех сторон, и нижний этаж Горменгаста уже пришлось эвакуировать. Спальня Титуса находилась этажом выше, да и комната Фуксии тоже располагалась над затоплявшей замок водой. Фуксия уже стояла рядом, оба почти вступили в воду, чтобы направиться, разделившись, к своим покоям, когда вдруг услышали некий плеск, и Титус оттянул сестру назад. Плеск
Затаив дыхание, они ждали – и через миг показался плоский нос ялика или узкого плота. В середине его восседал на низком стуле немолодой мужчина. В каждой руке он держал по короткому колу, одновременно окуная их в воду по сторонам своего судна. Колья, неглубоко уходя в воду, ударялись в пол и с ровной неспешностью подталкивали ялик вперед. На носу стоял красный фонарь. Поперек кормы лежало ружье со взведенным курком.
И Фуксия, и Титус уже видели этого человека. То был один из множества стражей, или часовых, назначенных патрулировать нижние коридоры. По-видимому, ни гроза, ни исчезновение Титуса не повлекли за собой перебоя в круглосуточных поисках пегого негодяя.
Как только свет фонаря и красные его отблески удалились, брат с сестрой вброд потащились к ближайшей лестнице.
Поднимаясь по ней и даже не достигнув еще первого из расходящихся коридоров, они поняли, что в замке произошли серьезные перемены. Ибо, взглянув вверх, увидели за каменными перилами высокие груды книг и мебели, драпировок и посуды, поставленных одна на другую корзин с вещицами помельче, ковров и мечей, обративших лестничную площадку в подобие не то склада, не то ярмарки.
И множество измотанных людей лежало на столах или устало сутулилось по креслам. Несколько фонарей еще горело, но никто, похоже, не бодрствовал, никто не пошевелился.
Миновав на цыпочках спящих, оставляя за собою завихренья в воде, Титус с Фуксией добрались, наконец, до стыка двух коридоров. Времени на то, чтобы мешкать здесь или разговаривать, у них не осталось, однако они постояли с минуту, глядя друг на дружку.
– Тут мы расстанемся, – сказала Фуксия. – Не забудь, что я тебе говорила. Ты обеспамятел, очнулся только в лесу. Я тебя не видела. Ты меня тоже.
– Не забуду, – пообещал Титус.
Они повернулись друг к другу спинами и пошли расходящимися путями и скоро растворились во мраке.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ
Не было в Горменгасте ни единой живой души, которая помнила бы грозу, хоть в чем-то сравнимую с этим бесконечным, черным потопом, залившим окрестности, поднимавшимся с каждой минутой и уже плескавшимся на лестничных площадках первого этажа.
Гром гремел непрерывно. Молнии полыхали и гасли, словно какой-то ребенок играл с выключателем. По безбрежным просторам вод носились, вскидываясь, точно чудовища, тяжелые ветви приречных деревьев. Рыбы реки Горменгаст плавали, где хотели: их можно было видеть сквозь нижние окна замка.
На те возвышения почвы, одиночные скалы и смотровые башни, что поднимались над водной поверхностью, сбивалось всякого рода мелкое зверье, стеснявшееся в сплошную массу, решительно не обращая внимания на то, кто чьим оказался соседом. Разумеется, самым обширным из подобных прибежищ стала Гора Горменгаст, обратившаяся в редкостной красоты остров, – густолиственные деревья росли здесь прямо из лижущей их стволы воды, текучая гладь которой злобно посверкивала отражениями вздрагивающих молний.
В большинстве своем еще уцелевшие животные собрались на ее склонах, и небо над ними, при всем его неистовстве и негостеприимстве, неизменно наполняли кружащие с криками птицы.
Другим огромным прибежищем стал сам замок, к стенам которого сплывались – с зайцами пообок и крысами позади – усталые лисы, барсуки, куницы, выдры и прочее сухопутное и речное зверье.
Они стекались к замку со всех сторон, одни только головы их и виднелись над поверхностью вод – дыхание часто, блестящие глаза не отрываются от замковых стен.
Колоссальный приют, каким стала Гора (смотревшая на Замок по-над исхлестанными ливнем озерами, которым вскоре предстояло превратиться во внутреннее море), стал островом. Горменгаст тоже отрезало от остального мира.
Как только обитатели замка поняли, что имеют дело не с обычной грозой, разразившейся над их головами, что внешним отрогам замка уже угрожает опасность оказаться отрезанными от основного массива, что службы его, в частности хлева да и все построенное из дерева, может смыть, – были отданы приказы об эвакуации из отдаленных частей замка, о немедленном переселении в него Блистательных Резчиков и переброске всего домашнего скота из хлевов в пределы замковых стен. Отряды мужчин и юношей стаскивали в замок телеги, плуги и всякого рода крестьянские орудия. Все спасенное временно разместили, вместе с повозками и конской упряжью, в арсенале, расположенном на восточной стороне одного из внутренних дворов. Скот и лошадей загнали в огромную каменную трапезную, где одних животных отделяли от других барьерами, сооруженными по большей части из больших, отломанных бурей древесных ветвей, которые то и дело прибивало к южным окнам.
Внешние, и так уже уязвленные надругательством над Церемонией, не испытывали никакого желания возвращаться в замок, однако стоило дождю подмыть самые основания их становища, они поневоле подчинились полученному приказу и совершили угрюмый исход из древней своей обители.
Великодушие, явленное им в пору испытаний, не только не было оценено, но напротив, еще пуще озлобило их. Как раз в то самое время, когда Резчикам нечем было заняться, как только замкнуться в себе и погрузиться в размышления о тягостном оскорблении, которое они претерпели, доверившись Дому Гроанов, им пришлось воспользоваться гостеприимством главы этого Дома. С детьми и скудными пожитками на плечах вымокшая орда недовольных и ропщущих потянулась в замок, и темная вода забурлила, доходя им до колен.
Резчикам отвели обширный замковый полуостров, выстроенный из камня без соблюдения какого-то особого плана – в милю, если не больше, длиной и в несколько этажей высотой. Здесь они застолбили на плесневелых полах участки, каждая семья обозначила свою стоянку жирными линиями, проведенными кусками меловой штукатурки.
Теснота заново напитала их горечь и, поскольку излить раздражение на великую абстракцию Горменгаста они не могли, то обратились друг против друга. Вспомнились старые счеты, и всякого рода скверна воцарилась на длинном, мрачном мысу. Злопамятство заливало один этаж за другим. Глиняные лачуги Внешних погибли. Сами же Внешние стали теми, кем ни за что не признали бы себя в дни, когда жили в откровенном убожестве вне замковых стен – зависимыми людьми.