Тьма, — и больше ничего
Шрифт:
НА ВЫГОДНЫХ УСЛОВИЯХ [56]
Едва заметив табличку, Стритер был вынужден остановиться: его вырвало. Теперь такое случалось довольно часто и порой почти непредсказуемо: иногда подкатывала легкая тошнота, иногда во рту появлялся странный медный привкус, а иногда и вовсе — раз! — и вот тебе, пожалуйста. В связи с этим садиться за руль становилось весьма рискованно, а приходилось, причем часто: в основном потому, что понимал — поздней осенью он будет уже не в состоянии это делать, а еще потому, что надо было подумать. Думалось же ему лучше всего именно за рулем.
56
Fair Extention
Он был на Харрис-авеню-экстеншн — широкой магистрали, проходящей мимо аэропорта округа Дерри и прилегающих к нему мотелей и складских помещений. Днем дорога была весьма оживленной, так как, помимо соединения западной и восточной частей округа, вела еще и в аэропорт. Однако вечерами шоссе пустело. Съехав на велодорожку, Стритер выдернул «индивидуальный пакет» из лежавшей у него на пассажирском сиденье пачки и, засунув в него голову чуть ли не целиком, перестал сдерживать настойчивые позывы. Обед, что называется, «появился на бис», словно предоставляя дополнительную возможность полюбоваться своим видом, стоило только Стритеру открыть глаза. Однако делать этого он не стал: уже порядком насмотрелся.
Когда началась эта, так сказать, рвотная стадия, боли еще не было. Однако доктор Хендерсон предупреждал его, что все изменится, и на прошлой неделе так и случилось. Правда, боль пока особых мучений не вызывала — просто молниеносное, похожее на изжогу, жжение, идущее откуда-то изнутри к горлу. Оно внезапно появлялось и вскоре проходило. Конечно, предполагалось ухудшение. Доктор Хендерсон предупреждал Стритера и об этом.
Оторвавшись от индивидуального пакета, он раскрыл «бардачок», достал оттуда проволочный хомутик и поплотнее закрыл свой «обед», пока рвотой не провоняла вся машина. Взглянув направо, Стритер увидел словно ниспосланную ему провидением урну с нарисованным на ней жизнерадостным вислоухим псом и трафаретным предупреждением: «ДЕРРИ-ДОГ ПРОСИТ НЕ ВЫБРАСЫВАТЬ МУСОР ГДЕ ПОПАЛО!»
Подойдя к урне Дерри-Дога, Стритер избавился от продуктов извержения своего увядающего тела. Летнее солнце клонилось к закату, краснея над ровными (и в данный момент пустынными) площадями аэропорта. Тень, будто прилепившаяся к пяткам Стритера, была длинной и уродливо тощей. Она словно месяца на четыре опережала события — тогда рак, овладев им полностью, начнет пожирать его живьем.
Возвращаясь к машине, Стритер увидел через дорогу табличку. Поначалу — может, потому что глаза еще слезились — он решил, что речь шла о волосах: «Удлиняю, наращиваю…» Потом, присмотревшись, он разобрал, что НА ВЫГОДНЫХ УСЛОВИЯХ просто предлагалось что-то удлинить, нарастить, продлить и так далее за (более мелкими буквами) разумную цену.
«На выгодных условиях, за разумную цену» — звучало заманчиво и как-то вполне адекватно. На противоположной стороне шоссе, у проволочной изгороди, окаймлявшей владения аэропорта, находился посыпанный гравием участок, где днем шла оживленная лоточная торговля, поскольку заинтересовавшимся водителям можно было довольно безопасно притормозить, избежав вызвать столкновения (если, разумеется, они были достаточно проворны и не забывали вовремя включить «аварийку»). Проведя всю свою жизнь в небольшом городке Дерри, штат Мэн, Стритер имел возможность много лет наблюдать, как весной люди торговали папоротником, летом — свежими ягодами и вареной кукурузой и почти круглый год — лобстерами. В период весеннего межсезонья там царствовал сумасшедший старик по прозвищу Снеговик, который продавал всякую всячину, утерянную зимой и найденную во время таяния снега. Много лет назад Стритер и сам как-то купил у него вполне приличную мягкую куклу для своей дочки Мэй, которой тогда было годика два-три. Однако сдуру сказав Джанет, откуда игрушка, был вынужден ее выбросить. «Как думаешь, может, нам ее прокипятить, чтобы убить всю заразу? — сказала она. — Просто диву даюсь, как умный человек
Зато рак особенно не различал, есть у человека мозги или нет. Умный или глупый, но Стритер, можно сказать, уже смирился с тем, что покидает поле и снимает спортивную форму.
Там, где в свое время раскладывал товары Снеговик, теперь возвышался карточный столик. За ним, прикрываясь лихо пристроенным желтым зонтом от красных лучей опускающегося за горизонт солнца, сидел пухленький мужичок.
С минуту постояв возле машины и уже собираясь в нее сесть (пухляк не обращал ни на кого никакого внимания и, похоже, смотрел маленький портативный телевизор), Стритер все же уступил любопытству. Оглянувшись по сторонам — нет ли машин — и убедившись, что можно идти — шоссе, как всегда в этот час, оказалось свободным: все уже благополучно сидели дома, приступали к ужину, в отличие от него воспринимая это как должное, — он пересек пустую четырехполосную дорогу. Тощая тень — будущий Призрак Стритера — поволоклась за ним.
Пухлячок поднял глаза.
— Ну, привет-привет! — воскликнул он, еще не успев выключить телевизор; Стритер заметил, что тот смотрел передачу «Инсайд эдишн». — И как у нас дела?
— Не знаю, как у вас, но у меня бывало и получше, — отозвался Стритер. — Не поздновато ли для торговли? После часа пик тут почти никто не ездит: это ведь задворки аэропорта — тут разве только грузовики проезжают. Пассажиры-то предпочитают Уитчем-стрит.
— Знаю, — ответил пухлый, — но, к сожалению, местные власти не приветствуют такой придорожный бизнес, как у меня, по ту сторону аэропорта. — Он сокрушенно покачал головой, огорченный творящейся в мире несправедливостью. — Я уж собирался сворачиваться, чтобы в семь — домой, но что-то подсказало мне: могут быть еще варианты.
Окинув взглядом столик, Стритер не увидел на нем ничего, выставленного для продажи (если только телевизор), и улыбнулся:
— Да вряд ли я для вас «вариант», мистер…
— Джордж Элвид, — представился пухлый, поднимаясь и протягивая свою такую же пухлую руку.
Они обменялись рукопожатиями.
— Дэйв Стритер. Вряд ли я окажусь для вас тем самым «вариантом», поскольку даже не знаю, чем вы торгуете. Поначалу я решил, что речь идет о наращивании волос…
— А вас это интересует? — тут же спросил Элвид, окидывая его критическим взглядом. — Просто, я смотрю, ваши, кажется, редеют.
— Скоро вообще не останется, — сказал Стритер. — Я на химиотерапии.
— О, простите. Сочувствую.
— Благодарю. Правда, какой смысл в химиотерапии, если… — Он пожал плечами. Удивительно, как просто было говорить об этом с незнакомцем. Он даже детям еще не сказал, но Джанет, конечно, знала.
— Ну и каковы шансы? — поинтересовался Элвид. В его голосе слышалось простое сочувствие, не более того, и Стритер ощутил подступившие к глазам слезы. Ему было жутко неловко плакать в присутствии Джанет, и он позволил себе такое лишь пару раз. Рядом с этим незнакомцем все казалось проще. Тем не менее он все же вытащил из кармана носовой платок и вытер глаза. На посадку заходил маленький самолетик. В лучах багряного солнца он казался парящим распятием.
— Насколько я понимаю — никаких, — ответил Стритер. — Так что «химия» — просто… как сказать…
— Приятная формальность?
Стритер неожиданно рассмеялся:
— Да, именно.
— Может, имеет смысл обменять «химию» на лишнее обезболивающее? Или обсудить кое-что со мной?
— Я же говорю, вряд ли буду вам чем-то интересен, тем более что я даже не понимаю, чем вы тут торгуете.
— Ну, многие назвали бы это средством от всех недугов, — с улыбкой ответил Элвид, слегка раскачиваясь и не выходя из-за столика. Стритер с удивлением отметил, что хоть Джордж Элвид был толстячком, его тень оказалась такой же тщедушной и немощной, как его собственная. Он решил, что, видимо, на закате — и тем более в августе, когда конец дня затягивается, не всегда доставляя удовольствие, — все тени выглядят болезненно тощими.