Тьма между нами
Шрифт:
Глава 14
Мэгги
Судя по моим старым часам в виде кареты (теперь обосновавшимся на буфете в столовой), я уже десять минут сижу в одиночестве. Нина почти никогда не уходит так надолго, потому что не доверяет мне, и, откровенно говоря, у нее есть на это причины. Но с чего вдруг сегодня такие перемены?
Наклоняюсь и оттягиваю одной рукой металлический обруч, застегнутый на лодыжке, чтобы смазать натертые места антисептической мазью. В прошлом году дело дошло до абсцесса. Поначалу Нина игнорировала мои жалобы, а когда стало совсем худо, я предупредила
Время идет, Нина не появляется. Встаю и начинаю расхаживать по комнате. Ни разу за все время заточения она не оставляла меня здесь одну так надолго. Я даже немного беспокоюсь и хочу окликнуть ее, чтобы проверить, всё ли в порядке, но тут же одергиваю себя: когда еще выдастся такой шанс. Верх окна слегка приоткрыт, и я слышу пение птиц, доносящееся из сада. Похоже на трели черного дрозда. Я подхожу ближе в надежде рассмотреть певца и проверить свою догадку, но никого не вижу.
И вдруг меня осеняет: она оставила меня одну в комнате с открытым окном! Стекло разбить не получится – оно ударопрочное, это я знаю наверняка, потому что как-то в пылу спора запустила в него обеденную тарелку. Но запор-то открыт!
Первая моя мысль – встать на стул и во всю глотку звать на помощь через щель. Не годится: не успею я прокричать и пару слов, как Нина взлетит сюда и силой утащит меня наверх. А вдруг это очередная проверка? Я научилась не доверять ее неожиданным «подаркам», будь то пачка мармелада или открытое окно. Взвесив все «за» и «против», я решаю не рисковать – ведь шанс, что меня услышат, слишком ничтожен. Если я хочу получить реальный результат, надо действовать умнее. Надеюсь только, что потом не придется пожалеть об упущенной возможности…
Я стою и смотрю в окно на темные облака, медленно затягивающие серое небо. Вечером жди грозы. Из сада снова доносится трель черного дрозда, напоминающая мне, как же давно я не слышала обыденного уличного шума. Лай собак, крики играющих детей, голос ди-джея по радио, ворчание автомобильного двигателя, шелест пластикового пакета, застрявшего в ветках, – все, что раньше я не замечала и считала самим собой разумеющимся.
В больнице меня вечно окружал назойливый шум: больные кашляли, младенцы орали, телефон трезвонил, коллеги хлопали дверцами шкафчиков, доставая карточки посетителей. Тишина была редкостью. Но мне нравилась эта работа, поэтому я и отдала ей тридцать два года. У меня всегда были теплые отношения с коллегами и с пациентами.
Надеюсь, они хоть иногда вспоминают обо мне добрым словом. Упрятав меня в заточение, Нина с нескрываемым удовольствием рассказывала, как сообщила всем в больнице, что у меня «сосудистая деменция» (или попросту слабоумие), развившаяся на фоне нескольких «внезапных микроинсультов». Она придумала легенду, что из-за необратимого повреждения мозга ей пришлось отправить меня в Девон на попечение к моей сестре Дженнифер, медсестре на пенсии. Любопытно, интересовался ли кто-нибудь после этого моей судьбой. Спрашивать у Нины бесполезно – все равно правду не скажет, а слышать издевательское «нет» из ее уст мне не хочется.
Наконец внизу на лестнице раздаются шаги. Я не двигаюсь с места и не оборачиваюсь, когда она открывает дверь. В отражении на стекле вижу, как, заметив меня у открытого окна, она судорожно окидывает взглядом комнату, видимо, пытаясь понять, не воспользовалась ли я ее оплошностью.
– Я ничего не сделала, – говорю я, поворачиваясь к ней, и вижу, что она колеблется, не зная, верить мне или нет.
Когда я сажусь на свое место, дочь передает мне тарелку и пластиковые приборы. Обычные, металлические, она перестала мне класть после того, как в начале заключения я проткнула вилкой ее руку. Однако и по сей день я считаю, что моей вины в том не было: из-за сильнодействующего успокоительного, которым она меня пичкала, чтобы держать под контролем, у меня начались галлюцинации, и я приняла ее за дикую собаку, пытающуюся перегрызть мне глотку. Пыталась объяснить, но вряд ли она мне поверила.
На ужин сегодня лазанья с двумя чесночными гренками. Хотя пахнет аппетитно, у меня непереносимость глютена, и Нина об этом знает. Если я съем все это, потом мне будет очень плохо. Увы, делать нечего – я слишком голодна, чтобы отказываться.
– Спасибо, – говорю я. – Давно такого не было.
Нина молча кивает, не утруждая себя даже обычными дежурными фразами. И музыку не включает. Ее явно что-то гнетет.
– Как дела в библиотеке?
– Как обычно.
– Были интересные посетители?
– Нет.
– Татуировка у Стива зажила? Как она тебе? Не такая дурацкая, как предыдущая?
– Не знаю. Не просила его показать.
Очевидно, мои расспросы ее раздражают, но поскольку других собеседников у меня не предвидится, продолжаю. Даже вялое общение лучше, чем никакого.
– Сегодня у нас на улице было целое представление. Жаль, ты не видела, – продолжаю я и рассказываю, как судебные приставы выкинули студентов вместе с пожитками из дома покойного мистера Стедмана. – А чего они ожидали? Превратили участок в помойку. Родителям должно быть за них стыдно.
Нина откладывает приборы, встает и подходит ящику, где хранятся старые компакт-диски. Немного покопавшись, находит то, что ей нужно, и включает музыку. Раздается скрежещущий рев гитар и тяжелый грохот барабанов; солист не ведет мелодию, а скорее воет. Шведы из ABBA, хоть и вызывали не самые приятные воспоминания, все равно нравились мне гораздо больше.
– Кто это? – вежливо интересуюсь я.
Она искоса смотрит на меня и возвращается на место.
– «Зе Хантерс».
Я невольно вздыхаю.
– Ты их помнишь?
– Смутно, – вру я.
Интересно, сколько помнит она? Надеюсь, самую малость.
– Мы с Сэффрон ходили на все их концерты.
– Давно от тебя о ней не слышала, – поспешно откликаюсь я, хватаясь за любую возможность, чтобы перевести разговор в безопасное русло. – Как она? Общаетесь?
– Нет. Причем давно.
– Очень жаль. Она была твоей лучшей подругой.
– Ты ее ненавидела.
– Я полагала, что она плохо на тебя влияет. Сбивает с пути.