Тьма сгущается перед рассветом
Шрифт:
— Да нет… девятнадцать… и уже пошел двадцатый… — смущенно ответил Илья. Не любил он, когда спрашивали его о возрасте.
— Так вы еще совсем молодой! — заметила женщина. — А выглядите постарше своих лет.
«Ну, — подумал Илья, — так я и знал. Надо было сказать, что двадцать два…» — И, чтобы избавиться от неприятного разговора, он схватил топор и стал рубить корни, не влезавшие под тазик.
— Нет, нет! Что вы!.. Не надо, я сама… Я все сама делаю, привыкла.
Но Илья не слушал. Топор был тупой, то и дело соскакивал с топорища, а все же Илья рассекал крепкие, жилистые корни.
— Топор у вас, сразу видно, столичный! — заметил он. — У нас таким, говорят, только лягушек пороть, да и то, наверное, сразу не удастся.
— О,
— А муж ваш умер? — спросил Илья сочувственно.
— Да, умер… — тяжело вздохнув, ответила женщина и, немного помолчав, добавила: — Убили его…
— Как убили? Кто?
— В тридцать третьем… Во время забастовки железнодорожников на Гривице. Это у нас тут такая улица есть возле вокзала. Там же и мастерские.
— За что же его убили? — спросил Илья.
— Ох, миленький, рассказывать долго. Был он чеферистом [9] , а они тогда бастовали, требовали, чтобы не увольняли их товарищей с работы и чтобы с ними считались, как с людьми. А им на это ответили выстрелами из винтовок да пулеметов. На весь мир тогда прогремел этот случай. Но нам-то от этого не легче…
9
Чеферист — железнодорожник (рум.).
В воротах показалась мадам Филотти со множеством свертков.
— Вот хорошо, что вы здесь, — сказала она, когда Илья подбежал помочь ей. — Господин Еуджен уже беспокоится. Если хотите, можете сходить к нему. Он работает недалеко, тут на Дудешть… Два квартала.
Еще издали Илья узнал Женю. Прямо на улице, стоя на табурете, он расписывал на оконном стекле рекламу бодеги [10] . Хотя Женя старше Ильи лет на девять, они были друзьями. Когда Женя, бывало, приезжал домой на праздники, они всегда вместе проводили время.
10
Бодега — шинок, закусочная (рум.).
— А я уже было подумал, что ты, как тот «пейзан» [11] на ярмарке! — обнимая Илью, заулыбался Женя. — Нет, нет, я серьезно говорю. Беспокоиться стал… Приехал, понимаешь, вещи оставил, а сам исчез.
— Да что могло со мной случиться! — оправдывался Илья. — Я за это время чуть не полгорода осмотрел!
— Ты что это так уставился на меня? — вдруг спросил Женя.
— Но ты, Женя, так изменился… — не без удивления произнес Илья. — Последний раз мы с тобой виделись зимой, под новый год? А теперь вот смотрю на тебя и не пойму: постарел ты, что ли?
11
Пейзан — селянин (франц.).
— Да это я небритый…
— Или, может быть, ты… — Илья, прищурив глаз, многозначительно улыбнулся.
— Что ухмыляешься? — смутился Женя.
— Да так просто… Влюбился, быть
— Ну да. Этого мне еще не хватает, — и, отвернувшись, Женя стал перекладывать краски в чемоданчике. — Туговато, Илюша, вот и вся причина. Ты думаешь, если столица, то тут рай?
— Не рай, но все же я вижу…
— Знаешь, Илюша, русскую пословицу: хрен редьки не слаще. Вот то же можно сказать о жизни в провинции и в столице. Иногда бывает ничего, а в последнее время уж больно трудно стало. Господа хотят, чтобы им работали на дурницу, и шомеров [12] развелось — уйма! — почесав висок концом длинной кисти, Женя нахмурился и решительным тоном добавил. — Ну, хватит об этом… Расскажи лучше, как там наши? Что хорошего?
12
Шомер — безработный (рум.).
— Да так, ничего… Болград живет по-старому. Все живы, здоровы… Впрочем не все. Танасика Волчану застрелился! О, дурак!.. Чего ему не хватало?!
— Погоди, погоди… Ведь он сын помещика? И, кажется, года два или три как кончил лицей. Так из-за чего же это он?..
— Точно не знаю… Говорят по-разному. Знаешь, как у нас, в Болграде. Каждый раз новый слух, новая версия, новая сплетня…
— И все же?
— Одни говорят, хотел учиться, а отец заставлял управлять имением. Другие — будто хотел жениться на какой-то бедной девушке, но родители были против… Затем и такой слух, будто… — Илья замялся.
— Какой еще? Говори, чего ты?..
— Да так…
— Секрет, что ли?
— Нет… Говорят, будто схватил дурную болезнь… — Илья смутился. — Вот и пустил себе пулю в лоб.
— Чудак! — тихо проговорил Женя. — В прошлом году из-за провала на бакалавра Мумжиев тоже застрелился. А в позапрошлом Володька, что футболистом был, утопился из-за девчонки. Малахольные они, вот и все! Думали, наверное, что удивят кого-нибудь. Пошли бы лучше работать, так все бы с них сразу сошло…
— А ты знаешь, какие похороны Волчану устроили!. Оркестр, машины, кареты… Народу!.. Траур, венки! Жуть!
Женя махнул рукой.
— Ну их к черту, с жиру бесятся. Расскажи лучше, кого видел из друзей?
— На вокзал меня провожал ваш Юра. Твоя мать была у нас. Посылку тебе привез… Кое-кто к автобусной станции пришел провожать.
— Так, так… И кто же был?
— Митика Чоботару, Валя Колев, Йовчу…
— Ну, а… — Женя замялся.
— Ты про кого? — делая вид, что не догадывается, спросил Илья.
— Про кого, про кого? Про Изабеллу!
— О, нет! Там давно послы отозваны и дипломатические отношения прерваны…
— Почему же, если не секрет? — удивленно спросил Женя.
— Очень просто. Дед да бабка против… Узнали о наших встречах и запретили ей видеться со мной. Но ты не думай, она из-за этого не станет вешаться или стреляться…
Женя пожал плечами:
— Чудаки вы оба. Значит, больше не встречаетесь?
— Нет, почему, вначале встречались, правда, изредка, украдкой… А потом старики стали следить за каждым ее шагом. Я же последнее время, как тебе писал, работал у Гаснера. Там все приходилось… даже улицу подметать. Это я, конечно, делал очень рано, пока все еще спали. Ну, а потом в течение дня приходилось шагать за хозяйкой на базар, с корзинами… А тут как-то раз мне навстречу попадается Изабелла… Удовольствие тоже не бог весть какое! Хотел было я скрыться за угол дома, но она, видишь ли, соизволила меня окликнуть. Постояли мы немного, поговорили, а тут мадам Гаснер кричит на всю улицу. «Ну, что ты стоишь? Нашел когда останавливаться! Тебе еще нужно будет сходить курочки резать к хахаму…» И мадемуазель Изабелла, должно быть, догадалась, если еще раньше не знала, о моем «университете» в мануфактурном магазине.