Тьма сгущается
Шрифт:
– Отступаем! – крикнул он. – На старые позиции! В другой раз врежем этим ублюдкам!
Так это или нет, он не знал. Понятно было только, что наступление провалилось.
Отход стоил полку Хаварта едва ли не больше крови, чем атака. По счастью, альгарвейцы не более способны были преследовать отступающих ункерлантцев, чем те – взять город, но вражеская артиллерия продолжала осыпать их разрывными снарядами.
Скорчившись в полных воды траншеях, солдаты конунга Свеммеля считали потери. Леудаст видал и похуже – что не особенно его утешало.
– Кто приказал отступить? – поинтересовался капитан Хаварт.
– Я, сударь, – ответил Леудаст, ожидая, что получит сейчас грандиозный разнос.
Но Хаварт только кивнул.
– Хорошо, – промолвил он. – Вовремя.
Капрал тяжело и устало вздохнул.
За долгие годы службы драколетчиком граф Сабрино никогда не встречал в воздухе противников столь упорных, как под холодным небом ледового края. Скрыться от них ему не удавалось при всем желании, и крыло Сабрино страдало от их атак неимоверно.
– Да неужели ж мы ничего не можем поделать?! – в отчаянии воззвал он к полковнику Брумидису, который возглавлял горстку янинских драколетчиков, отправленных на полярный материк. – Или мы бессильны перед ними?
Брумидис пожал плечами так вяло, как не позволил бы себе ни один альгарвеец. Янинский офицер – невысокий, худощавый мужчина с роскошными черными усами, слишком роскошными для его узкой физиономии, явно пытался дать понять, что судьба в данном случае правит человеком, а не человек судьбой. Вслух он заметил только:
– Что же нам остается делать, как не терпеть?
– Тронуться умом? – предположил Сабрино – в этой шутке была солидная доля правды. Он с силой огрел себя по шее и радостно вскрикнул: – Вот! Один комар мертв. Остается, по моим подсчетам, еще сорок восемь миллиардов. Проклятые твари жрут меня живьем.
Полковник Брумидис снова пожал плечами.
– Здесь, на юге, только начинается весна, – промолвил он. Альгарвейский с сильным янинским акцентом в его устах звучал еще более похоронно, нежели родная речь. – Весь гнус вылетает разом, и каждая тварь голодна. Что нам остается, как не отмахиваться, и жечь вонючие свечки, и страдать?
– Я бы предпочел забросать ядрами с воздуха все здешние болота, чтобы проклятый гнус передох, не родившись, – со злостью выпалил Сабрино.
Брумидис молча поднял кустистую бровь. Сабрино невольно покраснел. Он знал, что несет чушь: когда сходили снега, в болото превращалась половина побережья – и, как верно подметил янинец, гнус выходил на боевое задание, намереваясь вместить всю жизнь в несколько теплых недель, которые готова была подарить ему полярная земля.
Сабрино оглянулся на Хешбон – янинский форпост, который помогали удерживать сам полковник и его крыло драколетчиков. «Жалкая дыра, – подумал он. – Пролетал я над сотнями деревень, где мог бы поселиться, – но в ункерлантской деревне я поселился бы только через свой труп».
– Киноварь, – буркнул он под нос, и в его устах слово это прозвучало ругательством.
– Да, киноварь, – подтвердили Брумидис все так же скорбно. – Она притягивает солдат, как янтарь – перья. Нас, лагоанцев, – чтоб этих толстозадых шлюхиных детей силы преисподние пожрали! – теперь вот вас.
– Заверяю вас, я бы с бОльшим удовольствием остался по другую сторону Узкого моря, – промолвил Сабрино.
Полковник Брумидис оскорбленно покосился на него. Ясные черные глазищи его прекрасно подходили для обиженных взглядов. Сабрино вздохнул. Он еще много чего мог бы сказать боевому товарищу, но оскорблять союзника не хотелось, а орать «Если б вы, паразиты, умели воевать сами, я мог бы остаться по другую сторону Узкого моря!» было определенно невежливо.
– Ну что же, придется воевать как сможем.
Брумидис тоже вздохнул. Янинцы недолюбливали старших партнеров по альянсу не меньше, чем те – их. То был гордый, обидчивый народ – тем более обидчивый, что успехами на поле боя похвастаться он не мог.
– Вон, – указал Брумидис, – везут кормежку для наших ящеров.
Несколько верблюдов волокли на горбах короба с мясом – мясом других верблюдов. По мнению Сабрино, порубить проклятую скотину на части было для нее самым разумным применением. Характер у верблюдов был почти столь же мерзопакостным, что и у драконов – более страшного оскорбления Сабрино не в силах был придумать.
Куски мяса комаров не привлекали – эти жаждали свежей крови. Мухи, мошка и гнус были не столь разборчивы. Звенящими тучами клубились они над коробами, но и на верблюдов, груженных мясом, покушались попутно. А те только начали сбрасывать тяжелую зимнюю шерсть и страдали невероятно.
В отличие от погонщиков, туземцы ледового края даже летом кутались в меховые шубы, почти не оставляя гнусу места, куда можно впиться. Сабрино начинал жалеть, что не может ничего надеть под форменную юбку; бедра его уже напоминали куски мяса, которые швыряли драконам. И…
– Прежде чем попасть сюда, я думал, что обитатели льдов заросли шерстью, чтобы спасаться от холода. Теперь мне кажется, что это и от комарья неплохо должно помогать.
– Помогает, – уверенно подтвердил Брумидис. – Я мог это оценить, пока служил здесь. – Он открыл рот, чтобы набрать воздуху, но подавился мошкой и добрую минуту кашлял. – И все же, – добавил он, вновь обретя дар речи, – я не хотел бы оказаться в их числе.
– Само собой, дражайший мой товарищ! – воскликнул Сабрино.
Приданные его крылу драконеры принимали короба от туземных погонщиков и, щедро присыпав куски молотой киноварью и серой, швыряли драконам.
– Здесь, по крайней мере, можно не жалеть порошка, – заметил граф. – Оно и к лучшему.
– Да, драконы наши мечут огонь далеко и палят жарко, – согласился его янинский коллега. – Не случайно мы так нуждаемся в поставках из глубины материка.
Не успел Сабрино ответить, как какая-то мошка укусила его в загривок. То был не банальный комар – ощущение было такое, словно под темя графу вонзился раскаленный гвоздь. Полковник взвыл, подпрыгнув, и хлопнул себя по шее. Что-то хлюпнуло под ладонью, и Сабрино увидал на пальцах кровь и внутренности насекомого. Он с омерзением вытер руку о молодую траву, что лезла из-под тающего снега. Как и гнус, как все живое на полярном континенте, трава торопилась жить, будто знала, что мешкать ей природа не даст.