Тьма внешняя
Шрифт:
Не в силах вымолвить ни слова, Матвей стоял, растерянно шаря глазами. Злоба, ненависть исчезла, испарилась в один миг: раз и нет ее. На смену им пришла какая-то детская растерянность и опустошенность. Он взглянул в лицо Владислава, чувствуя, нет – зная каким-то неведомым образом, что тот не лжет сейчас…
Сломанный несколько раз нос, разорванный, косо сросшийся рот, глубокие шрамы, избороздившие обветренное, побуревшее лицо. Говорили, он был красавец… очень давно видать
– Да, – словно угадав его мысли, бросил Владислав, – теперь твоя тетка меня бы совсем не узнала…
– Тетя Марфа умерла, – это были первые слова, сказанные Матвеем с момента, когда он увидел Владислава.
– Я знаю, – тихо ответил тот. – Как – то мне встретился человек из вашей округи.
– Ты любил ее? – вопрос сорвался с языка Матвея сам собой. Он тотчас покраснел, прикусив губу. Нет, не стоило этого говорить. И уж меньше всего он хотел знать ответ на свой вопрос, ибо догадывался, что именно он услышит.
– Я? – Владислав глухо рассмеялся. – Я готов был бежать от нее, как от чумы! Но она пообещала, что скажет отцу, что я домогался ее. Иосифа Прекрасного из меня не получилось. Да, еще она обещала, что со временем уговорит твоего деда отпустить меня на волю… Но это дела прошлые. То, что было потом, куда важнее. Ты, как я вижу, сделался воином мадьярского короля?
– Да, – согласился Матвей. Но теперь возвращаюсь домой.
– И тебе довелось сразиться с Дьяволицей? – вдруг совсем другим тоном спросил Владислав.
– С ее воеводами, – уточнил русин.
– Да слышал. А знаешь ли ты, молодой витязь, что всему этому причина? Всему, что творишь в мире божьем? Откуда эта Дьяволица взялась? Ничего такого не было, ни знамений никаких, ни знаков свыше, а потом вдруг раз – и нате вам: Дьяволица!
Владислав заговорил совсем другим голосом. Спокойный, нарочито размеренный тон вдруг сменили отрывистые тяжело падающие, как железная поступь слова. В глазах поляка словно сверкнул бесовский огонек, лицо странно перекосилось, шрам налился темной кровью
Матвея вдруг охватил непонятный, невесть откуда взявшийся страх – лицо Владислава сейчас могло испугать кого угодно. Черная безнадежность, смертная тоска, осознание своей обреченности: лицо приготовлено к казни и одновременно в нем было еще то, чему нет названия, но что было страшнее всего остального.
– Я! Я, я, я! – выкрикнул он, будто молот опустился на наковальню. – Я всему причина! Я освободил Сатану! Я открыл дорогу в мир Хозяину Преисподней, – он ударил себя в грудь.
«Безумец, – подумал Матвей, – их сейчас полно»
– Ты думаешь… Я знаю, ты думаешь – старый Владислав рехнулся? А?
В его голосе прозвучала бесконечная горечь. – Хотел бы я рехнуться. Слушай же, Матвей, слушай историю пришествия Дьявола в мир. Но сначала послушай, что было со мною после того как я бежал из поруба, убив сторожа и уведя лучшего коня с конюшни боярина Данилы Матвеевича.
Я вернулся к себе в Силезию, и обнаружил, что мой замок в руинах, а земли захватил сосед, кстати, мой родич. Я явился к нему, потребовать свое назад – тоже еще, дурень – и не успел я раскрыть рта, как меня схватили его кнехты, и швырнули в подвал.
Я вновь бежал, прирезав хозяина… Не буду говорить, как мне это удалось, и как все было дальше… Коротко – я стал разбойником. Да, представь себе – разбойником. Я грабил и убивал без малого два десятка лет. Грабил во Франции, в Немецкой Империи, в Италии и Чехии. Ходил за Дунай и в Далмацию, бывал в Константинополе, и тоже грабил. Грабил на море венецианских и сарацинских купцов, вместе с крестоносцами грабил Александрию и Антиохию. Я был удачлив – ни клейма, как видишь, ни отрубленных рук, ни даже особо опасных ран. Семь раз я бежал из тюрем, один раз – считай что из-под виселицы. Через мои руки прошло столько золота, что хватило бы, наверно, купить замок и зажить как знатному господину… Перепробовал я женщин таких и сяких – и дворянок, и баронесс, и мужичек.
Попав в Италию, я решил попробовать изменить свою жизнь, и поступил в войско герцога Висконти – не того, который сейчас, а его дяди…
За те два года я увидел столько злодейств, грабежей, убийств, чем за всю предыдущую…да и последующую жизнь до последних времен. Я видел целые улицы, вымощенные отрубленными головами – мужскими, женскими, детскими вперемешку; деревни по сотне домов, сожженные вместе с жителями; младенцев, зажаренных на вертелах…
Это было не по мне, и я ушел из кондотьеров, и вновь занялся прежним ремеслом, – продолжил Владислав, с каждым словом убыстряя свою речь.
Он уже явно не мог остановиться, найдя человека, которому мог до конца выговориться. Благо, Матвей, хоть и кривился от презрения, но все-таки слушал его.
– Уже подумывал, чтобы осесть где-нибудь в глуши, открыть харчевню, как иные мои собратья по ремеслу. Да… открыть харчевню! – хохотнул он.
Матвей невольно подался назад. На мгновение показалось что вот-вот с Владиславом случится истерика. Смутное предчувствие чего-то страшного все сильнее овладевало им, и словно завороженный, он продолжал недвижно стоять, опустив руки. Даже если бы Владислав сейчас вдруг бросился на него, выхватив свой меч, ряд ли русин сумел бы дать ему должный отпор.
Владислав вдруг замолчал. Тишину, нарушало лишь пофыркивание коней и скрип двери, терзаемой порывами ночного ветра. Матвей бросил косой взгляд на силезца. На лице того вновь появилось застарелое тупое отчаяние.
– Не раз и не два, говорю, я пытался изменить свою жизнь, но всякий раз… Должно быть сам Дьявол мешал мне покончить с большими дорогами. И я знаю теперь – почему. Но всё это теперь уже не важно. А важно вот что! – Владислав перешел на полушепот, заставляя Матвея невольно напрягать слух.