Тьма
Шрифт:
Но она достаточно милая, так что я не хочу, чтобы она ушла.
«Эй, Мила», – говорит она. Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на нее. «У тебя есть абрикос?» – спрашивает она меня. В ее руках я могу смутно различить этикетку на банке, но я не могу прочитать, что на ней написано из-за плохого освещения.
«Вова сказал, что в одном из отделов был консервированный абрикос.»
Абрикос…
Девушка может мечтать. Последние из тех вкусных фруктов, которые остались в мире, были разложены фабриками в металлические банки и
Я качаю головой.
«Я пришла одной из последних», – говорю я ей. «Не успела ничем запастись.»
Даже прокладки и тампоны были полностью сметены с полок. Поскольку мы в основном женщины, нас девять женщин, пятеро мужчин, менструальные средства могут разжечь между нами полноценную войну.
Когда наша группа была большой, мне пришлось наблюдать драку, в которой одна женщина вонзила нож в спину другой женщины из-за одной прокладки.
Одной. Не пачки, а за одну прокладку. Само собой разумеется, женщина умерла. Не сразу, это была инфекция. Мы изгнали ту женщину, которая нанесла удар ножом. Она, вероятно, уже мертва.
Алена вздыхает, и я понимаю, что я была ее последним прибежищем, где она могла получить шанс на эти вкусные фрукты, которых нам всем так не хватает. Она открывает крышку банки в своих руках, и запах помидор бьет меня со страшной силой. Без кожицы, очищенные и не самые аппетитные и сытные из всего, что мы награбили.
Она остается сидеть рядом со мной, ест в тишине. По крайней мере, фонарь, который она принесла, дает немного белого света на страницы моей записной книжки.
«В такие ночи я скучаю по Мише», – тихо говорит она.
Я хмурюсь.
Миша был примерно нашего возраста, ему было около двадцати пяти. Думаю, они с Аленой были близки. Может быть, ближе, чем я думала. Но он умер несколько недель назад. Трудно отслеживать дни, но я отмечаю время в своей записной книжке, на последнем листе есть календарь. Прошел примерно месяц с тех пор, как умер Миша.
Мы прибыли в деревню у реки Ока, шли по главной улице. Все мы были истощенные, изнуренные и голодные. Солнце, возможно, уже зашло, но жара все еще держала мир в своих тисках, и это был один из тех жарких дней, когда волосы прилипают к вискам, а одежда становится липкой.
Те из нас, кто стоял по флангам нашей группы, держали в руках слабые фонари и изучали двери зданий вокруг нас. Мы искали место, чтобы спрятаться на несколько дней. Мы не прошли и половины улицы, когда раздался звук.
Он был тяжелым, настолько тяжелым, что сотрясал землю, сотрясал окна в рамах и двери. В темноте мы не могли сказать, что это был за звук и откуда он доносился, но понятно было одно, звук становился ближе.
Я находилась далеко от фонарей. Я едва могла разглядеть свою руку перед лицом. Я нащупала за поясом кухонный нож, мои пальцы дрожали.
Тишина вокруг нас была бы густой, если бы не грохот, направлявшийся прямо на нас, становившийся с каждой секундой
«Бегите!»
Я не знала, кто крикнул нам бежать, но мне было все равно. Я покинула пост и бросилась прочь от угасающих фонарей. Каждый, теперь, был сам за себя. Мы разбежались, как мыши, преследуемые кошками.
Осколки стекла разлетелись в воздухе. Уроненный фонарь остался позади. Свет потух, когда я врезалась во что-то твердое и металлическое.
Машина, оставленная на обочине дороги. Мое сердце забилось быстрее, когда я упала на землю и залезла под машину. Мой рюкзак зацепился за нижнюю часть кузова, и мне пришлось дернуть со всей силы, чтобы вырвать рюкзак оттуда.
Затем грохот усилился. Он был вокруг нас, повсюду. Он стучал по земле, как молот, нет, как тысяча молотов, все одновременно.
Где-то вдалеке, гортанный крик разорвал воздух пополам. Крик мужчины, я была уверена. Но никто из нас не крикнул ему в ответ, никто не крикнул, чтобы помочь ему.
Мы все оставались неподвижными и молчали, надеясь, что, что бы это ни было, пройдет, надеясь, что на нас не нападет армия свирепых воинов морков.
Мне показалось, что я находилась под этой машиной несколько часов. Возможно, это были самые длинные минуты в моей жизни, а я ведь пережила апокалипсис, войны, эпидемию, все изменения в нашем мире. Это был первый раз, когда я боялась, по-настоящему боялась до глубины души, что темные морки пришли и собираются убить нас на этой черной улице.
Но время проходило, и звук ударов затихал. Он уносился вдаль, пока мы не перестали слышать ничего, кроме хриплого дыхания, доносящегося со всей улицы. Доносящегося от нас.
Я вылезла из-под машины. Из темноты послышалось шуршание. Мы двигались, пробираясь сквозь тьму, чтобы найти того, кто кричал.
Это был Борис. Он лежал посреди дороги, окровавленный, разорванный. Даже при слабом свете фонаря было трудно переварить, как он выглядел. Изуродованный.
Алена не могла этого вынести. Она вырвала всю скудную еду, которая была в ее желудке, и она разбрызгалась по всей дороге. Несколько капель упало на мои ботинки. Я чувствовала их, как капли дождя, падающие с неба.
Борис был практически мертв. Он хрипел, с трудом дышал. Кости были сломаны по всему телу. Запястья были раздроблены, ноги согнуты под странными углами.
«Лошади», – прохрипел он. «Лошади.»
На мгновение, я задумалась, спит ли он, или его разум унесся в место, где нет боли и есть только красота. Но потом, я осознала стук, дребезжание окон, крик и искалеченное тело Бориса. Бег лошадей.
«Его растоптали», – сказал Петр. Сорокалетний мужчина был нашим самым властным из нас, выживших. Думал, что правит племенем, воображал себя нашим альфой или кем там еще. Но тогда, с ним никто не спорил. Потому что он был прав.