То, что бросается в глаза
Шрифт:
– Это я его всему научил!
– Ну ты и дурак, – пробормотала Жюли (его третья жена).
Скарлетт или Жанин
Они возвращались пешком в отрезвляющей ночной прохладе.
После этого признания, этой изысканной грусти Жанин Фукампре все заговорили о другом. Немного о политике, само собой: о Саркози, не понимаю, что в нем находят женщины, сказала Жюли, которая сама была очень красива, все у него маленькое, минус, да и только, говорят, что каблуками и подпяточниками он добавляет себе семь сантиметров; ПП, который сразу налег на аперитивы, напомнил, что его прозвали Наболеон и что, как бы то ни было, через два года Стросс-Кан задаст ему взбучку, даже нахлобучку (забавное слово, после которого пошло одно к одному: якобы невинный и обеленный виновный, покладистый пенис, застуканный в люксе 2806 нью-йоркского «Софителя», камера в Рикер-Айленд, скандал с проститутками в лилльском «Карлтоне», подружки, живой товар, распутницы, Додо Рассол, Эффаж, бедная Тристана Банон, обезьяна в течке и прочие «неуместности»; низость человеческая; великолепное и гнусное падение; наконец, вспухшее лицо
76
Речь идет о скандалах, связанных с бывшим главой МВФ Домиником Стросс-Каном.
Жюли рассказала, что помощник Тоннелье видел Кристиану Планшар выходящей из отеля «Ибис» в Аббевиле в темных очках и с высоким волосатым брюнетом, на что ПП заметил (пятый аперитив), что, не будь он при жене, а я при тебе, Жюли, поверь мне, я при тебе, не отказался бы это самое (читай: вставить) парикмахерше Планшар, потому что есть в ней что-то этакое, вульгарное, слово вертелось у него на языке, ну как его, сейчас, сейчас, и тогда Жюли ущипнула его за руку; ноготки у нее были острые – укус змеи, да и только. Валери заговорила о кино (естественно для несостоявшейся актрисы, – вот-вот, сос, соска! – воскликнул ПП, это самое слово, у нее вульгарный рот, у этой Планшар, ларчик с подарочками, длинный чехольчик, о-ля-ля, новый щипок, капельки крови на бицепсе владельца гаража), Валери уже три раза видела «Аватар», для нее это был абсолютный шедевр, аб-со-лютный, крупнее, бессмертнее, чем «Большая прогулка», шедевр последних двадцати столетий, но! но при чем тут «Большая прогулка»? – удивилась ее сестра, большая жопа! – воскликнул ПП, на которого алкоголь начал уже действовать всерьез, как ты можешь сравнивать двух идиотов с синими людьми, вот так и могу, самый большой успех французского кино всех времен – это что-то значит, это веха, плевать мне на вехи, «Аватар» – событие мирового масштаба, а эта самая жопа ПП – узко французского; но особенно ей не терпится дожить до 29 сентября, чтобы посмотреть «Уолл-стрит-2», в главной роли Шайа Лабаф, какой же он красивый, красивее не бывает, призналась она, сложив губы сердечком и зардевшись, ладно, ясно, имя у него и вправду несуразное, вроде chier le boeuf или chia le jambon! [77] – поддел ПП, который уже перешел на крепкие напитки, но все засмеялись, потому что это было глупо и грубо, а грубость иной раз идет на пользу. Сокращает дистанции, излечивает от застенчивости. У него вышел облом с Меган Фокс, у твоего быкосраля. Пфф, рано или поздно он ее получит, да и вообще, она больная на голову, мнит себя Анджелиной Джоли, даже делает такие же татуировки. А говорят, у Майкла Дугласа рак горла, да, а я думала, у него опухоль языка, как бы то ни было, Зета-Джонс унаследует кругленькое состояние, она из тех баб, что выходят за стариков ради бабок, вот-вот, как же она растолстела, точно, я видел фото в «Пюблик», ни дать ни взять беременная Нана Мускури [78] . Кстати, кроме «Зорро», Зорро? Зозо, ага, заплетающимся языком выговорил ПП, кого она сыграла-то, а? Я читал, что она бисексуалка, би, точно би, продолжал ПП, давайте о чем-нибудь другом, это мерзко! Слушай, ПП, подбрось-ка уголька, если не хочешь есть сырыми твои сосиски (поскольку котлеты обуглились, ПП принес из дома сосиски, которые его жена собиралась подать к обеду завтра), дикарь! Быкосраль, смешно ведь, правда? Быкосраль? Умора, ПП, умора.
77
Не очень пристойная французская игра слов, переводится как «бык посрал» и «окорок посрал».
78
Нана Мускури (р. 1934) – греческая певица.
Они ели дряблые сосиски с подгоревшей картошкой, а ПП между тем рухнул в траву, и его оставили лежать там, как стейк, как большой труп, на съедение муравьям и червям.
Потом они пошли домой пешком, ночная прохлада потихоньку отрезвляла, и, когда Жанин Фукампре вздрогнула, механик обнял ее.
И вот они уже в гостиной. Смотрят друг на друга. Артур включил музыку, как в кино. Их глаза блестят. Они боятся поспешить. Жесты должны быть идеальными, иначе они ранят; оставляют неизгладимый шрам. Она взволнована; грудь ее вздымается; легкая одышка. Артуру Дрейфуссу кажется, что короткая фраза, может быть, всего одно слово пробивается у нее откуда-то снизу, выбирается на поверхность, появляется, вздуваясь маленьким пузырьком в уголке ее немыслимого рта, слово, которое будет ключом ко всему, слово, которое будет всему прощением, камнем, из которого складывают стены, красотой человеческой. Но другое слово слетает с губ, другое, почти жестокое, чуть приглушенное ладонью, которую она вдруг прижимает ко рту.
– Завтра.
Она встает; ей, видно, жаль; поворачивается, как в замедленной съемке; будто бы нехотя; он ничего не говорит, и она скрывается в тени лестницы, где под каждым ее шагом скрип каждой ступеньки не заглушает ударов стонущего сердца и сраженных желаний Артура.
Один на диване «Эктроп», он вспоминает фразу, которую нашел в fortune cookie [79] в ресторане «Мандагон» в Амьене несколько лет назад; что-то вроде: «Таково ожидание, оно крылато. Чем сильней крылья, тем дольше путь» (из перса Джалал ад-дина Руми, 1210–1273). Тогда это показалось ему глупостью.
79
Печенье, внутри которого находится бумажка
Но в эту ночь он хотел бы знать, как долго длится ожидание.
Утром шестого и последнего дня их жизни шел дождь.
Она спустилась, уже одетая; он готовил «Рикоре». Она поцеловала его в щеку (боже мой, ее запах, боже мой, ее мягкие губы, боже мой, ее сосок, коснувшийся его бицепса), давай сходим в магазин, Артур, купим кофе, настоящего кофе, и она, смеясь, потянула его за руку. И если эта минута между ними для вас банальна или глупа, подложите, как Артур Дрейфусс, под нее музыку, «Сюиту для оркестра – Увертюру № 3 до мажор» Баха, например, соло на скрипке Рудольф Баумгартнер, снимите ее на кинопленку на фоне дождя, запечатлейте ее смех, его восторг, и вы увидите перед собой двух робких влюбленных; первый шанс для него, последний для нее, и позже, пересматривая фильм, вы вспомните, что момент, когда все рухнуло, тот самый, когда они решили построить вместе жизнь, по крайней мере, попытаться, начался именно там, в этом скромном доме на департаментском шоссе 32, без слов любви, без глупостей и шутовства, – нет, просто они поставили крест на «Рикоре».
В Экомаркете в Лонгпре-ле-Кор-Сен они наполнили две корзины кофе, зубной пастой (она любила «Ультра-Брайт», он – «Сигнал»), мылом (оба сошлись на молочном), шампунем (для окрашенных волос ей, для нормальных ему), прихватили бутылку масла, макарон (она предпочитала парпаделли, он пенне, он взял парпаделли), банку варенья (она любила клубничное, он вишневое, она, смеясь, выбрала красную смородину: цвет тот же), туалетной бумаги (ей нравилась с запахом сирени, он ненавидел ароматизированную, признавал только без запаха, взяли и той, и другой), зеленых овощей (я должна блюсти фигуру, я же актриса мирового масштаба!), не забыли и картошки (механик должен есть, чтобы быть сильным, а гратен – это смак: слоган, который ей приходилось повторять каждые пять минут в овощном отделе аббевильского Интермаркета два года назад), шоколаду (оба выбрали белый, надо же, хоть что-то общее, сказал он), две чашки, на которых было написано вручную Он и Она (и они посмотрели друг на друга, зардевшись, умиленные и умилительные, и держась за руки, дошли до отдела сыров, где взяли грюйера, гауды, конте 18-месячной выдержки; мясной отдел они обошли стороной (надо полагать, из-за отъеденной руки Лекардоннель Терезы и возникавших следом страшных пурпурных картин типа кровавого бифштекса, тартара или алой мякоти телятины), взяли и бутылочку доброго вина (ни он, ни она ничего в нем не смыслили, но один покупатель, чей сизый нос выдавал знатока, посоветовал им Лабади 2007-го за 10,90 евро, медок с чарующими нотками красных ягод, просто чудо, идет ко всему и безо всего хорошо пьется, я его обожаю, спасибо, мсье, спасибо, до свидания), наконец, большой черный несмываемый фломастер (зачем? – спросила Жанин Фукампре, секрет, ответил он, секрет) и направились к кассе.
Итог был, разумеется, куда больше того, что Артур Дрейфусс имел обыкновение тратить, придется экономить до конца месяца. Но он подумал и о том, как ему повезло: есть женщины, которым надо дарить драгоценности, часы, дорогие сумки, чтобы они лишь едва улыбнулись, а Жанин Фукампре была в восторге от зубной пасты, настоящего кофе, ароматизированной туалетной бумаги и пары плиток белого шоколада – всего, что придает вкус жизни вдвоем.
И в этот последний день их жизни, а на самом деле день первый, Артур Дрейфусс открыл для себя одну из самых простых и чистых форм счастья: когда ты глубоко и необъяснимо счастлив в чьем-то обществе.
Из-за дождя они побежали бегом к галантному средству передвижения; Жанин Фукампре чуть не расквасила лицо, только чудом удержавшись на ногах (и снова смех – представим их под музыку Аарона, For every step in any walk / Any town of any thought / I’ll be your guide [80] ), Артур Дрейфусс бросил ей ключи, ты с ума сошел, крикнула она, у меня нет прав, два раза проваливалась, плевать, крикнул он; она, дрожа, отперла дверцу и со смехом укрылась в машине, пока Артур Дрейфусс убирал покупки в багажник, не обращая внимания на дождь, намокшая одежда превратилась в половую тряпку. Артур, ты выглядишь, как половая тряпка, сказала бы ему мать.
80
На каждом шагу в любом пути, / В любом городе из любой мечты / Я буду твоим проводником (англ.).
Жанин Фукампре нашла его очень красивым, когда он нырнул в машину с лицом в каплях дождя; в слезах любви. Надо вставить ключ и повернуть его, чтобы завестись, шепнул он ей – своим ласковым голосом. Она улыбнулась, сделала, как он сказал, мотор завелся. Он положил руку на ее ладонь, чтобы помочь ей переключиться на первую скорость, и нет, мотор не заглох. Первые километры она вела очень осторожно (около 17 километров в час), а если нас остановят? Нас не остановят; тогда она переключилась на вторую, счастливо вздохнула и тихонько прибавила скорость. С тобой я не боюсь, сказала она. Инструктор, который принимал у меня экзамен, был мерзавцем. Он говорил, что я не из тех девушек, чье место за рулем. Поверните направо, мадемуазель, тихо сказал Артур Дрейфусс, и не забудьте включить поворотник. Она рассмеялась и свернула на авеню Депорте. Затормозите у автобусной остановки. Но это запрещено, мсье. Нет, ничего не запрещено, мадемуазель.
Жанин Фукампре остановила машину у автобусной остановки, и Артур Дрейфусс, распахнув дверцу, расправил под дождем свое большое тело актера, только лучше, достал из кармана несмываемый черный фломастер, и Жанин Фукампре с улыбкой, с любопытством смотрела, как он идет к рекламному плакату, восхваляющему духи «The One» от Дольче и Габбана.
Она увидела, как он подрисовывает усы и смешную бородку под герцога де Гиза к прекрасному лицу Скарлетт Йоханссон, эгерии итальянской четы; потом, бросив на нее довольный взгляд проказника-мальчишки, он замазал слово One внизу плаката огромной цифрой 2.