То Да Сё
Шрифт:
От боли всё почернело. Тарасыч на колено просел, но, тренированное тело само, перекатом в сторону ушло.
А когда боль чуть «отпустила» увидел Тарасыч, что правая рука, могучая, плетью вниз повисла. А оба пальца в обратную сторону показывать начали.
А Вурлих, улыбается чёртом! Атаковать низом удумал. Да, Тарасыч вовремя увернулся, и пришлось Вурлиху, как бычку переростку, пол манежа лбом пропахать.
Публика хохочет.
Тарасыч, взялся было пальцы на место ставить, да куда там – болью аж оглушило. Только
– Судья рот раскрывает, медленно, как во сне.
– Данила на манеж к Вурлиху рвётся, да его трое держат.
– Вурлих уже встаёт грозно, лыбится, руки к нему тянет.
Не успел немец.
Тарасыч левой ухватил руку Вурлиха. Крутнул, что есть сил, вкруг себя «мельницу», так, что слилось всё в белые полосы: и цирк, и публика. Да и ахнул того Вурлиха на ковёр.
Немец выгнуться дугой – не хочется ему на лопатки.
Да Тарасыч, лёгонько ножку-то подбил, тут-то Вурлих и рухнул. А уж колено на грудь и к ковру дожать, так это дело техники. На обе лопатки прилип Вурлих.
СУДЬЯ:
– Туше!
Эээээ-ееее-эгге-геееее… Ревёт восхищённая публика, – Туш-еееее.
8. ИНТ. УТРО. ТАРКОВИЧИ. ДОМ СОЛОМОНА КАЦА
На стене с обоями, фотографии: Борец в трико, при регалиях, с огромной гирей.
Подпись: "Григорiй Тарасовичъ. Чампiонъ 1898 годъ". Рядом висит фото красивой женщины с семитскими глазами.
Чуть слышно звучит молитва.
СОЛОМОН:
– МОДЭ АНИ ЛЕФАНЕХА, МЕЛЕХ ХАЙ ВЕКАЯМ, ШЕЭХЕЗАРТА БИ НИШМАТИ БЕХЕМЛА – РАБА ЭМУНАТЕХА!
Мужская рука с изуродованным, навеки оттопыренным указательным пальцем, трогает резной багет, словно проверяет – на месте ли она?
СОЛОМОН:
– Мирра-Мирра, гэвэрэт, вот и стал мне ближе к тебе ещё один день.
Огромный, бородатый, босой, в нательной рубахе и кальсонах стоит он у окна. Утренний луч упирается в него словно розовый палец.
Это он, бывший борец – Тарасыч, а по рождению Соломон Израилевич Кац, местечковый еврей.
А за окном солнце с листвой в прятки играет, Соломону лукаво подмигивает. Птицы за окном с ума сходят.
Мужчина щурится на яркое.
СОЛОМОН:
– Шалом. И что до Соломону вами слышно?
ТИТР: «ТО ДА СЁ»
«ЯКОВЪ»
9. НАТ. ДЕНЬ. ВИТЕБСК. ДВОР ЖАНДАРМСКОГО УПРАВЛЕНИЯ
У коновязи шестеро казаков. Кто отирают коня сеном, кто курит, привычно пряча цигарку в кулак.
КАЗАК 1:
– Да и то сказать, не то, чтоб в Петрограде или Первопрестольной, так и у нас уж, нынче непросто стало. Ох, непросто. Лютовать народец начал так, что…
ПРОХОР СПИРИДОНОВИЧ:
– А ну хорош балакать. Не нашего это…
С крыльца словно тугой мячик скатывается Сотник с бумагой в руках. Казаки побросали цигарки, принялись их затаптывать.
СОТНИК:
– Казаки! Намедни, в Ломбардные ряды ворвались лихие люди, да всё, что нашли там, и вывезли. Вот, депеша к сыску получена. Одной
Сотник заглядывает в бумагу. Читает.
СОТНИК:
– Магнус Йорикович, вот холера, язык сломаешь – Брундстрэм, остался ни с чем. Подчистую. Его голого, в одних подштанниках… А, ну не ржать! Кони…
Не сдержались казаки, прыснули смехом.
СОТНИК:
– Да, в подштанниках! Собственными помочами скрутили. Так и нашла его девка, зашёдша заложить колечко. Это та, что в услужении у доктора Блюма, по срамным болезням. Вот нехристь, не платит он ей, что ли, жидовская морда? Девка-то эта крик и подняла. Прибежал дворник, да и ослобонил… этого…
Сотник опять заглядывает в бумагу.
СОТНИК:
– … Йор-понский городовой… Шведа! А ну, не ржать! Смотреть в меня оба!
Гаркнул, и тут же, нарочно-придурковато заголосил.
СОТНИК:
– "А то рты пораззявюте, вас своими-ж вожжами-те скрутють, как шведа, а вы и не заметюти!"
В город выезжаете, казаки, это вам не в степи гулять. Да на девок и баб не заглядываться! На тебя Прохор Спиридоныч надежда.
ПРОХОР СПИРИДОНОВИЧ:
– Сделаем, Дмитрий Иванович, не сумлевайся, не впервой конвойную службу правим.
10. НАТ. ДЕНЬ. ВИТЕБСК. УЛИЦА ГОРОДА
Карета с деньгами свернула в боковую от банка улицу, неспешно затряслась по брусчатке Скобелевской.
Четверо конвойных казаков угрюмо смотрели прямо перед собой, подозревая в недобрых намерениях каждого и всякого. Яков зачем-то прошептал.
ЯКОВ:
– Четверо. И с казначеем в карете двое. Да, сам казначей.
Идущая навстречу Якову молодая женщина аккуратно переложила увесистую котомку из правой руки в левую.
Солдат, до того шествовавший под руку с вертлявой девицей другой стороной улицы, незаметно кивнул Якову и сунул руку за отворот шинели.
Яков легко подхватил из руки женщины котомку, сделал ещё пару шагов, размахнулся и, натужно ухнув, пологой дугой метнул её под колеса, приближающийся кареты.
Глухой взрыв сотряс утреннюю улицу Витебска. Яков попал аккурат куда надо. Карету подбросило, колесо её подломилось, и она жахнулась на бок.
Двое казаков сразу упали на мостовую, остальные пытались лихорадочно сдёрнуть висевшие за их спинами винтовки. Из пролётки, словно безвольные кули с углём, вывалились трое – оглушённые, ничего не соображающие.
Солдат со спутницей выхватили револьверы и принялись стрелять по упавшим. Неожиданно быстро всё заволокло чёрным дымом.
Казначей ползал в пыли и тонко визжал до тех пор, пока в него не попала пуля.