Шрифт:
Annotation
Гусев-Оренбургский Сергей Иванович
Сергей Гусев-Оренбургский
Точильщик
Гусев-Оренбургский Сергей Иванович
Точильщик
Точильщик
– - То-чить ножи, но-о-жницы!
Звонкий детский голосок звенел в утреннем воздухе, словно подпевая басовитым колокольным звонам церквей, призывавших к утрени.
– - Бри-и-твы править!
Мальчик, совсем тщедушный, с трудом тащил на себе тяжелый станок. Поднимая миловидное личико, высматривал он бойкими глазками верхние этажи домов: не позовет ли кто из темных окон?
Колокола грели:
"Дон-длинь-длон..."
А он звонко подпевал им;
– - То-чи-и-ить!
Чья-то грозная рука отдернула в нижнем этаже оконную занавеску, и в окне показалась заспанная физиономия, показывая кулак, способный сокрушить вола.
– - Я тебе дам бритвы, мер-р-завец!
– - заревела физиономия, -- покою не дают... пшшол отсюда!
Член общества защиты детей, степенно проходя к обедне, остановился на перекрестке, снял котелок и, отирая платком вспотевший лоб, наблюдал за мальчиком.
Прислушивался к его звонкому голосу.
– - Но-о-жички точить...
Член общества защиты детей подумал и сказал:
– - Эй, мальчик!
Тот, задыхаясь, поспешил к нему.
– - Точить прикажете?
– - Вижу, вижу, что еле тащишь тягу такую. Вот и думаю: надо заработок дать. Поточи-ка перочинный ножичек.
Завизжал, засвистел станок, высыпая искры.
Член общества защиты детей наблюдал за этими блестящими искрами и спрашивал от нечего делать:
– - А сколько тебе лет, мальчик?
– - Десять, дяденька.
– - Деревенский?
– - Из Мухровки, деревенский. Второй год здесь у хозяина живу. Неурожай, вишь, у тятьки-то, подряд два года, да и скотина пала. Тятька-то и поехал в Сибирь, новые места присматривать. А меня хозяину отдал, сначала на выучку, потом и за деньги.
Член общества защиты детей благочестиво вздохнул.
– - Боже, как неисповедимы пути твои!
И деловито спросил:
– - А за дорого отдал?
– - Тридцать рублей в год, и харчи хозяйские.
"Ж-ж-ж-ж", -- визжало колесо.
Маленькие искорки вылетали из-под лезвия ножичка и тотчас гасли.
– - Ну, а как, -- спрашивал член общества защиты детей, наблюдая за искорками, -- хозяин с тобой хорошо обращается? Живется тебе ничего? Не бьет тебя?
Колесо перестало визжать.
Бледное личико поднялось к спрашивающему и на серых глазках забродили слезы.
– - Не бьет?
– - переспросил он.
И улыбнулся жалкой улыбкой,
– - Как не бить... еще как бьет-то! Он умеет! Нас, мальчиков-то, у него иной раз до десятка бывает, так уж он руку себе намял: так бьет, что без памяти другой раз валяешься, а следов нет. Он иску-у-сный!
– - За что же?
– -
"Ж-ж-ж-ж-ж"...
Опять завизжало, засвистело колесо и полетели маленькие искорки.
– - За то, что мало приносишь... ведь, оно, конечно, день на день не приходится, -- рассуждал маленький мальчик, как большой, -- один день рубль, два... даже три заработаешь, а в другой раз и ничего! Ну, в тот день и голодный домой идешь, да знаешь, что и трепка будет...
Колесо резко остановилось.
Мальчик вскричал, с дрожащими губами:
– - Просто хоть топись другой раз... так тошно!
– - Отчего же голодный, ты говоришь?
– - Отчего!!
Лицо мальчика пылало гневом.
– - Оттого, что он выжига, старый черт... чтобы его матери на том свете горячих углей не жалели!
– - Однако, ты того...
Член общества защиты детей погрозил пальцем
– - Такому маленькому смирение подобает!
– - Да верно ж, дяденька... Ведь, мы целые дни голодные шляемся. Поноси-ка на пустое-то брюхо этакую махину, ведь в ней три пуда! Живем, как псы! Утром краюшка хлеба да чашка квасу, вечером тоже, а целый день ничего! Ну, если день удачный... забежишь трактирчик, похлебаешь чего-нибудь горячего на пятачок, на гривенничек. Да редко это случается. И следит он... оловянный глаз! Может, и сейчас где за углом стоит, наблюдает. Такой анафема! Какой, ведь, раз случай был со мной. Два дня не снедал, хожу -- ноги подкашиваются. Смотрю, заработку рупь... дай, думаю, поем... не помирать же! Захожу в трактиришко, сажусь я так-то к столу: дайте-ка щец, говорю. Подали щи... такой запах вкусный! Да не успел я ложку взять, -- шасть хозяин в трактир. Зверем смотрит, прет на меня. Хрипом хрипит.
– - "Так ты так-то?" Как ухватить меня за волосья...
– - "Так ты этак-то?" Ка-ак даст мне наотмашь изо всей силы... сам приговаривает: -- "вкусны щи? Вкусны щи на хозяйские деньги?.." В трактире все возчики да грузовщики сидели. Как поднялся весь трактир, да на него.
– - "Как ты смеешь мальчонку бить!" С кулаками наступают. Отпустил он меня. Как я выбрался из трактира, как домой добег, ничего не помню... запрятался, забился куда-то, во дворе, в угол, за доски... лежу, дрожу. Так, ведь, што ты думаешь? Нашел-таки он меня...
– - Точи, точи!
– - напомнил член общества защиты детей, -- я, ведь, к обедне тороплюсь.
Еще пуще завизжало колесо.
Как будто с гневом и ожесточением вертелось оно, извлекая искры из стали.
– - Жизнь каторжная!
– - вздохнул, как большой, маленький десятилетний ребенок, -- даже ночуем-то как псы -- в конуре: зимой и летом в сарае! Эх...
Мальчик бледно усмехнулся.
– - Ни от кого нам защиты нет!
Член общества защиты детей горестно покачал головой и промолвил со вздохом:
– - Бедные дети!
Колесо перестало визжать.
– - Готово!
– - сказал мальчик.
И подал ножичек.
– - Сколько?
– - Десять копеек.
Член общества защиты детей широко раскрыл глаза.
– - Де-е-сять копе-ек?!
– - Десять, барин.
– - Да ты, братец, в уме...а? Да я всегда пятачок плачу! Всегда пятачок... всегда! На вот, на пятачок. На! А больше не жди... Десять копеек! А? За ножичек! Да ты, братец, совсем... не в уме ты!
Член общества защиты детей даже вновь снял котелок и отер лоб, вспотевший от волнения.