Точка опоры
Шрифт:
— Да, Наденька, я же должна познакомить тебя с доктором Леманом, у которого мы получаем основную почту. Пойдем.
— А на кого же мы, Димочка, оставим комнату?
— А вон слышишь шаги Владимира Ильича? Пойдем скорее.
Они встретились в дверях, и Димка объявила:
— Мы к доктору Леману. Наденька познакомится. И свежую почту принесет.
4
И вот Ульяновы остались одни. Сели на кровать плечом к плечу, как когда-то в Шушенском в день приезда Нади. Владимир взял ее руки, смотрел на нее натосковавшимися глазами. Потом погладил пушистую косу, и ему вспомнилось купанье
— Тут есть купальня. Совсем недалеко. Будем ходить с тобой каждый день.
— Еще не знаем, где будем жить. Не здесь же. Мама хотела бы приехать…
— Очень хорошо. Квартиру найдем. Только бы добыть болгарский паспорт.
— За болгар мы с тобой скорее сойдем, чем за немцев. Здесь я слушаю баварцев и ничего не понимаю.
Владимир снова погладил косу:
— Хотя и жаль, а внешность тебе придется изменить.
— Коса… — Надежда почувствовала, что щеки наливаются огоньком. — Только на сегодня…
— Мне очень приятно. Вспомнился твой приезд в Шушенское. Все-все до мелочей.
— И у меня все перед глазами.
— Теперь всегда будем вместе…
Ужинать никуда не пошли.
— У меня есть печенье. Мамины подорожники, — сказала Надежда, раскрывая корзину.
Владимир поставил на стол кружку. И Надежда достала свою:
— По-студенчески. А мамочка приедет — поможет вести хозяйство. Заживем по-домашнему.
— Расскажи еще о наших, — попросил Владимир, разливая в кружки минеральную воду. — Только ничего не утаивай. Я привык к невеселым вестям.
Надежда рассказала о письмах Марка, которые читала у Марии Александровны, и то, что слышала от нее о Маняше и Мите.
— Была семья. Большая, дружная. А теперь… — Владимир сдержал вздох. — Мама в одиночестве. Говоришь, с Фридой рассталась? Значит, нелегко. Что же делать? Отсюда ничем ведь не поможешь. Будем писать, елико возможно, чаще.
Теперь они сидели по разные стороны стола, не сводили глаз друг с друга. Опять вспомнили Сибирь. И каток на речке Шушенке, и сосновый бор с богатыми россыпями рыжиков, и Журавлиную горку, и встречу Нового года в Минусинске. Вспомнили и село Ермаковское. Там их было семнадцать друзей-единомышленников. Все подписали «Протест» против кредо «экономистов». Условились держать связь, помогать «Искре». Где они, испытанные друзья? Как сложилась их судьба? На кого из них и сегодня можно положиться? От кого ждать поддержки?
Пока в работе показали себя только Лепешинские. Сильвин все еще отбывает солдатчину, кажется в Красноярске. Шаповалов где-то залечивает ревматизм, полученный в сыром каземате Петропавловской крепости. Старковы куда-то переехали из Омска, след их пока не обнаружился.
— Вот уже этого от Базиля я не ожидал. Никак не ожидал, — с горечью произнес Владимир. — Неужели начинаем терять самых лучших людей? Вместе прошли через тюрьму и ссылку… Нет, не хочется верить. Виноваты какие-то случайности.
— О Старковых можно узнать через Кржижановских.
— Но они сами что-то задержались на станции Тайга.
— Зина писала мне: переедут в Самару.
— Надо поторопить. Ведь ссылку-то Зинаида Павловна уже закончила. А на Волге нам очень нужны люди.
— Глеб как будто нездоров.
— Нездоров? Как это не вовремя! Нам, сама знаешь, дорог каждый час, каждый человек. Правда, мы отчасти сами виноваты: не поддерживали связь. Настоящего секретаря не было. Ограничивались ответами на те немногие письма, что доходили
— Виктор Константинович дал бы о себе знать…
— Завтра же напиши на Кавказ. Есть один адрес. Пусть справятся о нем у всех, кто может его знать.
5
Проснулись рано, как, бывало, летом в Шушенском. Для умывания сливали друг другу воду на руки. Долго разговаривали. Вспомнили даже охоту в сибирских лесах. Теперь не до охоты. И ружье продано.
Причесываясь, Надежда собрала волосы на затылке в тугой узел. Позавтракали опять тем же печеньем, и Владимир пошел к Ритмейеру узнать — не приютит ли их на время, пока не найдут квартиру, кто-нибудь из рабочих социал-демократов, где можно обоим вот так же пожить без прописки. Перед уходом из заветной папки, завязанной на тесемочки, достал семь листков разной длины и ширины, исписанных его торопливым мелким почерком. Первый хрустящий листок был фирменным — для писем из цюрихского Гранд-Кафе. Подал жене:
— Это написано для тебя. Под свежим впечатлением. Читай.
— То самое? Я поняла намеки в одном из твоих писем. О неладах с Плехановым?
— Да. Ты знаешь, как я с юности привык высоко ценить его! Как бесконечно уважал!.. Да ты тут обо всем прочтешь…
Надежда взглянула на заглавие «Как чуть не потухла «Искра»?», и у нее пробежал холодок по сердцу: «Сколько Володя пережил! И один. Без близких. Правда, Анюта приезжала к нему в Женеву…»
Оставшись одна, начала читать. Владимир писал сначала о Цюрихе, где Аксельрод встретил его с распростертыми объятиями. Два дня прошли в задушевной беседе. Однако без особой пользы. Павел Борисович любезно разговаривал о том о сем, но менее всего о деле. Как видно, не решался. Заметно тянул в сторону Плеханова, хотя порой льстил, что задуманное гостем предприятие для них — возрождение, что теперь и они получат возможность выступать против крайностей Георгия Валентиновича, но тут же принимался убеждать, что необходимо обосноваться в Женеве. Под крылом у Плеханова!
Из Цюриха Владимир отправился в Женеву. Там Потресов, прибывший раньше, предупредил, что Плеханов страшно подозрителен, мнителен, всегда считает себя донельзя правым, держится раздраженно, и с ним надо разговор вести осторожно, чтобы избежать его пылких реплик.
«Ничего себе предупрежденьице! — отметила Надежда. — И Володя, как видно, сразу сделал вывод: предпочел Мюнхен».
Читать дальше помешала Анна Ильинична. Она пришла пораньше, чтобы поговорить с Надеждой наедине. Но не успела — вошел Мартов.
— Извините, — слегка шаркнул ногой. — Я, кажется, помешал.
— Ну что вы? — Надежда положила листки на стол. — Рада видеть…
Здороваясь, заметил листки:
— «Как чуть не потухла «Искра»?» Могу подтвердить: была такая угроза. — Закурив, взмахнул длинной нервной рукой с дымящейся сигаретой. — Правда, все происходило задолго до моего приезда. Всю эту «историю» я знаю со слов Арсеньева. Потресова, — пояснил он. — И удивляюсь выдержке Ильича. Я бы не мог вести переговоры с таким спокойствием.