Точка разрыва
Шрифт:
Голод привел его в чувство. Он обедал в городской столовой, когда вошел полицейский. Но Уайти сделал ноги, не попавшись ему на глаза. В течение следующего месяца его времени он материализовался в четырнадцати местах, никогда не оставаясь в одном более чем на три дня, а порой менее чем на минуту.
Это был настоящий ад. Ад без преувеличения. Когда Доббс снова прибыл в будущее вскоре после своего первоначального появления, то попросил Дина Трумэна о помощи. Умолял.
Чертов кретин. Это он был виноват. И Уайти Доббс затаился, молча согласившись на различные
Дин, который до сих пор так и не понял, каким образом Доббс подвергся облучению, изобрел способ перенаправления этой… как там ее бишь! – для того, чтобы Доббс не проходил через время каждые три дня. Но здесь тоже была загвоздка, да еще какая. Уайти приходилось пользоваться прибором три раза в день и кружить вокруг Черной Долины. Если бы только он попытался выйти за радиус тридцати семи миль от здания «Энекстех», то исчез бы в потоке времени.
Доббс играл по правилам восемь месяцев, прикидываясь хорошим мальчиком, выслушивая обещания Дина по поводу постеленного излечения, чувствуя себя большой подопытной крысой. Восемь долбаных месяцев.
И с каждым днем жажда мщения разгоралась в нем все сильнее, жгла все горячее.
Именно тогда он усовершенствовал молнию – свой нож. Это был первый шаг к мщению.
Ветер усилился. Уайти Доббс почувствовал, что ноги у него налились свинцом.
Проклятие!
Он увидел припаркованный грузовик позади бакалейного магазина. И улыбнулся.
Дин одной перчаткой надавил на челюсти, одновременно раздвигая зубы другой. Позади него с искаженным лицом стоял Джерри.
На столе из нержавеющей стали помещалась отрезанная голова их старого друга. Она хранилась в холодильном отсеке. Иней осел на коротких волосах, бровях, щеках. Кожа пожелтела. Глаза оставались открытыми, но невидящими.
Рот, хлюпнув, открылся. Изнутри его наполняла застывшая слизь, словно усердный паук методично оплел все своей клейкой сетью. На левой стороне подбородка виднелся небольшой порез. Наверное, Джон порезался, когда брился. Неужели он заметил его? А если так, то знал, что умрет еще до конца дня. Но Джон ничего не сказал. Такой же молчаливый при жизни, как и после смерти.
В шести шагах лежал обезглавленный труп, завернутый в погребальный саван больничного зеленого цвета.
С помощью длинного стального пинцета Дин проник в открытую полость и медленно за кончик вытащил скомканный клочок бумаги. Слизь чавкнула. Отдельные ее нити прилипли к бумаге.
Дин положил страницу на поднос слева.
– Это то, что нам нужно?
– Да.
Дин благоговейно прикрыл голову, потом обратился к бумаге. Не снимая перчаток, он разгладил листок и вгляделся в записи. Это была маленькая блокнотная страничка, такие у Дина в записной книжке. Пометки были сделаны чернилами. Он узнал свой почерк. Но…
Дин почувствовал, как упало у него сердце. Записи казались лишенными смысла: сплошные ряды чисел и символов в алгебраическом выражении, но ничего не значащие. Даже простейшие уравнения были бессмысленны.
Если это написал сам Дин, если его будущее воплощение написало эти ряды, то почему он не мог их прочитать? Почему нарушился порядок? Кто-то еще снабдил Доббса вычислениями? Кто-то еще вмешался во временные перемещения? Эта мысль принесла минутное облегчение, сняла долю ответственности, но на смену ей быстро пришло осознание того, что если он не прочитает уравнение, не прочитает быстро, то все, что ему дорого, окажется в опасности. Ведь цифрам было безразлично, кто их писал, а эти цифры буквально не расшифровывались.
Тренькнул телефон, от звука которого Дин вздрогнул, как от электрошока. Он снял перчатку с левой руки и взял трубку. Пайпер начала без предисловий:
– Он возвращается.
– Что? Уже? Слишком рано. Ты уверена?
– Нет, нет, я не уверена. Я еще не умею управлять этим. Но у меня одно из этих предчувствий.
– Какие-нибудь еще обломки?
Он слышал, как рев мотора примешивается к ее высокому от напряжения голосу.
– Не думаю. Я пытаюсь вникнуть в ощущение. Такое чувство, как будто… кто-то умирает.
Дин сверился с мысленными часами.
– Слишком рано.
– Для Доббса время не имеет значения. Ты же знаешь.
Дженкинс Джонс вскрыл консервную банку, вытряхнул из нее кукурузу и, снабдив ценником, поставил на полку. Магазин гудел от людских голосов, множество посетителей толкали перед собой нагруженные тележки, отбирая все, что было необходимо, чтобы выжить в это непростое время.
Лихорадка началась после заявления мэра, в котором он подтверждал, что обе дороги – по горному проходу и по мосту через Вилламет – вышли из строя. Это повлекло за собой чрезвычайную активность жителей Черной Долины. Люди готовились к длительной осаде. Продукты сметались с полок, так что Джонс не успевал их выставлять. Он вызвал всех работников. Некоторые не смогли добраться из-за бури, но те, кто пришел, работали на всю катушку. Ситуация напоминала канун Дня благодарения. Настоящий содом.
Отличный доход. Но что дальше? Без дорог, подвоза продуктов так долго продолжаться не могло. Как только полки опустеют, пополнить их будет нечем.
– Может быть, следует установить норму, – пробормотал Джонс.
– Простите? – перед ним стояла женщина с ребенком.
Она толкала продуктовую тележку, наполненную до краев флаконами со средствами по уходу за волосами. Именно это нужно ей, чтобы выжить?
– Ничего, – сказал Джонс.
Женщина прошла мимо. Он вернулся к своему занятию и снова принялся переклеивать ярлычки.
Просто непостижимо, какие мысли рождались у людей.
Дженкинс был, пожалуй, самым практичным человеком среди них. Как только он узнал, что мост разрушен, то поспешил в магазин, по дороге забежав в винный магазинчик за бутылкой виски, а потом в аптеку за новой упаковкой презервативов, просто на всякий случай.
Никто не знает, как на женщин подействует буря. Может быть, они прибегут к нему в магазин, испуганные и дрожащие, и подарят немного любви.
– Это может случиться, – сказал Джонс консервной банке.