Шрифт:
Приземистый четырехосный бронетранспортер несся по шоссе, покрытому разбитым, занесенным мусором асфальтом. Местами дорожное полотно изрезали трещины, сквозь которые проросли невысокие молодые деревца. Вдоль обочин тянулся лес. А вернее, то, что некогда было лесом. Голые засохшие стволы, раскинувшие в стороны изломанные, уродливые руки сучьев. Ломающийся от малейшего прикосновения кустарник без единого листика. Давным-давно превратившиеся в покрывавшую землю хрусткую темно-бурую массу опавшие листья, куски коры и мелкие ветви. Лес? Да, лес. Навечно мертвый лес. Или, как минимум, мертвый на ближайшие
Свет фар на миг вырвал из темноты покосившийся проржавевший щит с едва различимой надписью: «Зона высокого заражения. Опасно! Не останавливаться, не съезжать на обочину, держать максимальную скорость!».
Если дорогу преграждали упавшие деревья, БТР притормаживал и, негодующе взрыкивая дизелем, бульдозерным отвалом сталкивал хрупкие, иссушенные радиацией стволы в сторону. И, не теряя ни минуты, снова набирал скорость. Десять километров Мертвого Леса следовало проскакивать как можно быстрее — спустя полтора десятилетия он все еще оставался опасным для людей. Даже при условии, что последних и защищало два сантиметра композитной брони с противонейтронным подбоем из полимеров с оксидом бора. Впрочем, людям, изредка пересекавшим Зону, было глубоко неважно, сколько сантиметров и чего именно их защищало. Главное — защищало.
Таких мест, до сих пор предельно опасных для человека, даже спустя прошедшие после того рокового дня годы, оставалось еще немало. Впрочем, куда меньше, чем «точек накрытия», которых по всей планете насчитывалось ровно — и кто это подсчитал? И, главное, когда? Это было до конца не ясно, но вот прижилась же цифра! — одна тысяча девятьсот восемьдесят пять. Но там, в эпицентрах отбушевавших почти два десятка лет назад наземных и воздушных взрывов, уровень радиации уже существенно снизился. А здесь? Одна из боеголовок угодила почти точнехонько в атомную станцию, разметав на сотни километров смертоносный аэрозоль из изотопов и частиц тепловыделяющих элементов. Разметав вместе с городом, в котором обитали сотрудники станции и их семьи…
Город погиб мгновенно, попросту сметенный ударной волной. А вот облака взвешенных частиц разошлись по округе, выпадая дождями и разнося на сотни, а то и тысячи километров отсроченную радиоактивную смерть. Впрочем, выжившим в тот день это было уже не столь и важно… Или важно?
В не слишком просторном десантном отделении бэтээра находился всего один человек. Невысокий, лет сорока с небольшим мужчина в наглухо застегнутом комбинезоне РХБ-защиты. Не обычном армейском ОЗК образца еще довоенных лет, а именно разработанном через год после Катастрофы спецкомбинезоне «эрхэбэ-2». Более удобном, более легко снимаемом и надеваемом. И, благодаря тонкой свинцовой сетке-прослойке, куда лучше защищавшим от излучения. Многоразовый респиратор замкнутого цикла с двумя сменными фильтроблоками был сдвинут под подбородок, а снабженный специальными завязками капюшон, приспособленный для герметизации противогаза, — небрежно откинут на спину. Хотя здесь, внутри герметичной бронемашины, бояться было нечего, работающая на полную мощность фильтровентиляционная установка создавала избыточное давление, не пропуская внутрь ни миллиграмма зараженной долгоживущими радионуклидами пыли.
Неожиданные виражи, выписываемые машиной, заставляли человека недовольно морщиться, придерживая рукой лежащий рядом с ним небольшой пластиковый «кейс». Подобное случалось часто — хоть водитель и старался вести бэтээр как можно более аккуратно, выходило не очень. Постоянно приходилось объезжать то глубокие промоины, то участки начисто снесенного паводками асфальтового покрытия, а то и вовсе с ходу таранить бронированным лбом выросшие за девятнадцать лет деревья и кустарники. Уже не мертвые, а вполне живые, разве что отличавшиеся от довоенных собратьев размерами и формой листьев. Мутации, которым местная флора
Изредка свет фар выхватывал застывшие вдоль обочин остовы автомашин и автобусов, черно-рыжие, со съеденной радиацией и временем краской, мертвые. Некогда их, попавших под первый удар излучения, попросту спихнули с дороги армейские инженерные машины разграждения, да там и бросили. Остался ли кто внутри, было неизвестно. Наверняка, остался, удивленно таращась сейчас пустыми глазницами на несущийся мимо БТР. Тогда, сразу после Войны, некогда было хоронить погибших, тем более, на каком-то малозначимом шоссе районного значения.
А потом?
Потом хоронить этих самых погибших стало просто некому.
С другой стороны, ехать оставалось совсем немного, километров семнадцать, можно и потерпеть. Скоро закончится этот фантасмагоричный, будто из страшной сказки про Кощея Бессмертного, лес, на который обрушилось облако выброшенных из разрушенных энергоблоков АЭС изотопов, и начнется более чистое место. Равнина искусственного происхождения. Поскольку именно здесь и прошлась ударная волна уничтожившего и город, и станцию ядерного взрыва. Прокатилась, сметая сады и деревни, чудовищным грейдером нивелируя по собственной прихоти рельеф некогда цветущей и плодородной местности. Но вот эта дорога, прорезающая Мертвый Лес и ведущая к бывшей атомной станции, уцелела. Как уцелел и засекреченный научно-исследовательский центр номер «21/45» МО СССР, расположенный в десятке километров от станции и гораздо ниже ее по рельефу. Что его, собственно, тогда и спасло. Ударная волна прошла верхом, а мощная засветка от вспышки, зафиксированная вражеским разведывательным спутником, была истолкована как поражение обеих целей, и станции, и центра. А затем поступающие со спутника данные стало просто некому обрабатывать: ответный удар советских РВСН достиг цели.
Победа тех, кто первыми начал эту вакханалию безумства, оказалась поистине пирровой, продлившись лишь несколько десятков минут, потребовавшихся ракетам второй волны, чтобы преодолеть расстояние, отделявшее их от заданных целей. Третья Мировая, начавшаяся двадцать седьмого апреля одна тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, продлилась всего лишь восемьдесят семь минут. Затем наступил растянувшийся на доброе десятилетие Хаос, когда немногие уцелевшие отчаянно пытались выжить в ставшем в одночасье чужым, полным смертельных опасностей мире.
А причины Войны? О них так никто доподлинно и не узнал. Большинство уцелевших (не тех, кто, выбравшись из пышущих радиацией разрушенных городов, бродил, сбившись в небольшие группы в поисках пропитания и убежища по зараженным пустошам, а тех, кто в момент удара оказался защищен надежными укрытиями) склонялись к неведомо откуда появившейся гипотезе о неком проводимом военными сверхсекретном эксперименте, связанном как раз с системами контроля за стратегическими МБР. Потенциального противника об эксперименте, разумеется, не предупреждали по причине этой самой секретности. Какая именно страна проводила эксперимент, и что послужило непосредственной причиной запуска первых американских ракет, никто так и не узнал. Единственное, что не вызывало никаких сомнений — первыми удар нанесли США.
Но НИЦ «двадцать один — сорок пять» уцелел. Уцелел даже тогда, когда поднятая взрывом волна из расположенного в сотне километров Киевского водохранилища прокатилась по равнине, окончательно уничтожая то, что сумело противостоять первому удару. И сейчас до цели оставалось меньше семнадцати километров пусть плохой, но вполне проходимой для армейского бэтээра дороги.
Взглянув на наручные часы, единственный пассажир восьмиколесника расстегнул комбез и вытащив из внутреннего кармана потрепанного вида радиостанцию, судя по полустершейся надписи на корпусе, немецкую. Дождавшись ответа, сообщил, перекрикивая гул мотора и не тратя времени на никому не нужные приветствия: