Точка возврата
Шрифт:
Подбежал Крутов, замахал руками. Кузя открыл дверцу.
– Что, гражданин, замерзли, автобуса долго нет? Отвечать на насмешку Крутов счел ниже своего достоинства.
– Глядь, Викторыч, куда заехали!
Пашков выбрался из кабины. Слева, освещенное прожектором второго вездехода, дымилось разводье; Кузя направил свой прожектор в другую сторону – длинная трещина, прямо по курсу – торошенное поле. «Вот и началась та самая автострада, – вспомнил Пашков пророчество Блинкова, – не было печали, теперь пойдем, как на похороны – шагом».
Так и получилось. С буром и пешней шли вперед, провешивали безопасный коридор, потом снова и снова бурили лунки, а лед «дышал», идти по нему ноги не двигались – не хотели, да и видимость стала ни к черту.
Сегодня Арктика дальше не пустит, решил Пашков, вышел на связь и ввел Блинкова в курс дела: останавливаемся на отдых, будем ждать сумерек, сообщи Авдеичу, чтоб не дергался. Услышал в ответ унылое «вас понял» и выключил рацию. В молчании люди поужинали, даже Кузе не шутилось – так устал, и улеглись в спальные мешки.
Кузя, Крутов и Голошуб быстро уснули, а Пашков долго ворочался, выходил на лед, бродил, смотрел. Не нравился ему этот лед, не начались бы подвижки, начнутся – спасать будет некому… На миг мелькнула малодушная мысль, не поднять ли ребят и не пойти ли обратно, пока не поздно, но показалась она Пашкову такой позорной, что он даже оглянулся, уж не подслушал ли кто ее. Ничего не скажешь, достойное завершение полярной карьеры – бросить людей в беде, было бы что внукам рассказывать! Кулебякину, если то был он, куда труднее пришлось – протопал в поземку от острова до острова. По шее бы ему накостылять, что записки не оставил, сукин сын! И Мишка молодец, хотя и поломал самолет; поломка – пустяк, починить можно, а на таких поступках люди растут, глядишь – и никудышный Блинков-младший станет человеком. Только письмо – это у него от молодости, не письмо, а завещание…
И тут Пашков вспомнил, что хотел, да не оставил в сейфе для жены записку: «Если что, на материк не вези, схорони на Домашнем». Ну и хорошо, что не оставил, нечего судьбу искушать, нам туда еще рано, в жизни кое-что нужно сделать. И прежде всего, решил Пашков, выспаться, иной раз бывает, что пятнадцать последних километров за трое суток не пройдешь.
С этой мыслью он полез в кузов, забрался в мешок и уснул. И снился ему полярный сон: медведи, пурга и торосы, одинокий каменистый остров и стелы, обдуваемые всеми ветрами земной макушки…
Проснулся Пашков от щекочущего ноздри аромата кофе,
– Семка под вездеходом ковырялся, – рассказывал Кузя, – я на крыле монтировал зеркало заднего обзора, а Валерка Орешкин, наш повар, тащил из камбуза ведро с помоями. Дизельная рядом, гремит, ничего не слышу, но вижу – у Валерки глаза шарами, пасть открыта, значит, думаю, орет. Оборачиваюсь – медведь меня изучает, с какого боку начать! Я в него плоскогубцы и прыг в кабину, а он их обнюхал, признал несъедобными и направился к Валерке, от которого пахло жареной рыбой. Валерка козлом сиганул в дом, мишка очень удивился и тут заметил, что валенки из-под вездехода торчат. Дернул за один, а Семка ему валенком в морду; «Пошел вон, не мешай!» Мишка обиделся, содрал валенок и стал вытягивать Семку за штаны, а тот озверел и сам подался назад, чтобы набить гаду морду. Значит, подался – и тут увидел лапу. Не поверил, потрогал лапу рукой и так завизжал, что мишка небось до сих пор заикой ходит.
– Это ты визжал! – перебил Крутов. – А я просто на подмогу звал.
– Ага, сейчас вспомню… – Кузя наморщил нос и изобразил работу мысли.
– Вспомнил: «Товарищи! – это не визжал, а вежливо говорил Семка. – У кого есть время, дайте мишке веником по заду, чтоб не приставал к занятому человеку». Так?
– Ах, чтоб ты лопнул, – пожелал Крутов. – Вот брехун!
– А что дальше? – теребил Голошуб.
– Валерка выскочил с мелкашкой, открыл прицельный огонь по мишкиным окорокам, и тот нарезал винта в торосы – между прочим, с Семкиным валенком, не знаю, как он там в одном ходит, второго-то снять не успел. С тех пор Семка валенки к ногам проволокой прикручивает, на всех медведей не напасешься.
– Опять врешь, – сердито сказал Крутов. – Смотри, никакой проволоки.
– Вот Зозуля приедет, он вам за тот прицельный огонь выдаст, – подал голос Пашков, выбираясь из мешка. – Налей кофе, Семен.
– Какой такой Зозуля? – спросил Голошуб.
– Медвежий Айболит, – пояснил Кузя. – Специально приезжает клизмы медведям ставить.
– Тоже развлечение нашли, – ворчал Пашков, прихлебывая кофе. – Пуля из мелкашки жалит, особого как будто вреда не наносит, а потом вокруг нее нагноение, и медведь от боли бесится. Увижу баловство с мелкашкой – полярную надбавку срежу, усвоили? Разгонять моторы пора, сумерки на подходе.
За ночь вокруг машины намело, но в метель поземка не перешла, и видимость для движения оставалась сносная. Сумерки длились недолго, всего лишь часа полтора, однако шесть-семь километров за это время сделали. Голос Блинкова звучал все отчетливее и оптимистичнее: погода налаживается, облачность поднимается, и в любой момент ребята готовы устроить из ракет фейерверк.
Так что за направление Пашков был спокоен.
Но и только. Дальше снова пошел сильно торошенный лед, и двигаться по нему приходилось «шахматным конем», зигзагами, а постоянные промеры отнимали и силы и время. А часа два и вовсе не двигались, так как началась «белая мгла», или «уайт аут», как изящно по-английски называл ее Кузя, донельзя искажавшая очертания рельефа: впереди вроде бы высоченный пик, а подъезжаешь – полуметровый ропачок, какое-то дьявольское наваждение, гигантская, размером с ископаемого птеродактиля птица, а это обыкновенная чайка… Опасная своим жульничеством штука – «белая мгла»; уж если обязательно нужно двигаться, то пусть лучше будет поземка или даже лютый мороз: все честно, и никакого обмана.
А потом «белая мгла» исчезла так же неожиданно, как появилась, и фары высветили широкое и ровное поле многолетнего пакового льда. «Вот так бы и до конца! – развеселился Кузя, переходя на вторую передачу, – а то ползем как черепахи».
Лед и в самом деле оказался превосходный, промеры стали делать реже и то для порядка, и Пашковым вновь овладела уверенность, что поход закончится благополучно. План у него созревал такой. Пока Голошуб будет заниматься сваркой и приводить в порядок шасси, оба вездехода обшарят острова и найдут потерпевших аварию. Если среди них есть сильно пострадавшие, торопиться не надо: медикаментов он везет целый ящик, а первую помощь медсестра Горюнова оказать сумеет. Пока люди подкармливаются и приходят в себя, на припае можно будет расчистить подходящую взлетно-посадочную полосу, получше, чем на Медвежьем. Ну а не будет погоды, можно и переждать, продовольствия и одежды на вездеходах навалом.
И капканы на песцов поставим, совсем уж успокоено думал Пашков, хотя лучше бы это сделать недельки через две-три, а то попадутся «синяки», зверьки помета нынешнего года, еще не совсем вылинявшие. Пашков заулыбался, вспомнив, как однажды Клава напросилась вместе с ним проверять капканы и возмущалась, глядя, как мужики кончают попавшихся песцов – очень ей было их жалко. «Если бы все женщины знали, как добывается этот мех, они устроили бы вам бойкот!» И из принципа отказалась от своей роскошной песцовой шапки – кажется, на целых две недели…