Шрифт:
* * *
Необычные оранжевые камни привлекли внимание Увака, когда он возвращался с охоты. Камни были тяжёлые, маслянисто светящие, никто из племени таких никогда не видел. Увак приволок их в пещеру, задумчиво повертел, стукнул друг о друга.
И исчез.
Погоревав, племя решило, что охотника уволок притаившийся в камнях зверь. Никогда такого не бывало, чтобы камень превращался в зверя, но как иначе объяснить, что вместе с Уваком исчезли и сами камни? Вывод мог быть только одним.
Прошло, однако, несколько
Когда переполох улёгся, все обратили внимание, что Увак одет в диковинную, белую на груди, тонюсенькую шкуру. От неё исходил незнакомый запах.
— Ты убил каменного зверя и снял с него шкуру? — принюхиваясь, спросила старая и мудрая Олла.
Увак покачал головой. Вид у него был подавленный. К нему поспешно пододвинули тушу кабана, он накинулся на неё так, что затрещали кости, и слегка повеселел, глядя на родные лица своих соплеменников. Те сдержанно, с достоинством молчали, ибо негоже теребить человека расспросами, когда он ест.
— Я видел много удивительного, — проговорил Увак, насытившись.
Его голос дрогнул от волнения.
— Мы решили, что тебя уволок каменный зверь, — сказала Олла.
— Так и было! Я и опомниться не успел, как очутился в пасти. Но хищник, который меня утащил, не был прожорливым. У него трудное имя: ма-ши-на вре-ме-ни. Всех каменных зверей там называют машинами. Их больше, чем оленей в лесу.
— На них охотятся?
— У них несъедобное, твёрдое, как кремень, мясо. Но люди их боготворят.
— Далеко от нас живут эти люди?
— Дальше, чем страна снов. Они наши потомки. Внуки наших внуков. Так они мне объяснили, и я тому верю.
— Непонятно, — сказала Олла. — А живут они в пещерах или на деревьях?
— В пещерах.
— Такие же, значит, цивилизованные, как и мы.
Увак криво усмехнулся и в сердцах отшвырнул обглоданную кость.
— Я тоже так подумал, когда увидел их пещеры. Тьма пещер! Все скалы, куда ни глянь, заполнены ими, как улей сотами. Площадки перед входами кишат толпами так, что рукой нельзя взмахнуть — обязательно кого-нибудь заденешь. Сами пещеры тёплые, светлые, хотя и душные. Все же эти люди, наши потомки, — жалкое племя.
— Почему, если у них такие хорошие, как ты говоришь, пещеры?
— Тому много причин. Вот, смотри. — Увак показал на свою странную шкуру. — Наша одежда прочная, её трудно разорвать, не так ли?
— Правда, правда! — хором закричало племя.
— А эта? — Увак рванул край своей одежды, и она подалась снизу доверху.
Все выпучили глаза.
— Это не все, — с горечью продолжал Увак. — Наши потомки не умеют охотиться.
— Ну, это уж сказки, — возразила Олла. — Быть такого не может!
— Нет, не сказки! Они не умеют охотиться, потому что они слабые. Они не могут догнать зверя. Не могут его свалить. Они едва смогли поднять мою дубину.
— Я и то поднимаю её одной левой! — насмешливо бросил десятилетний сын Увака.
— Тут что-то не так, — задумчиво покачала головой Олла. — Откуда они тогда берут пищу?
— Им её добывают каменные звери. Машины.
— Увак, ты разучился мыслить. Слова твои прыгают как зайцы. Раз наши потомки настолько подчинили себе свирепых каменных зверей, что те приносят им свою добычу, значит, потомки очень умные. А ты говоришь, что они слабые и жалкие.
— Хорошо, теперь мои слова побегут как олени. Слушай же! Самое удивительное в их мире — это машины. Они очень разные. Есть больше мамонта, есть маленькие, с крысу, есть сильные, есть слабые. Одни бегают быстрее антилопы, другие плавают как рыбы, третьи летают как птицы, четвёртые неподвижны как глыбы. И все шумят. Едят они камень или чёрный сок земли. Когда они бодрствуют, к ним страшно подступиться: такие они свирепые. Но когда они спят, то ничего не слышат. Тогда с ними можно делать что угодно. Человек на моих глазах потрошил одну такую спящую машину. Но эти звери очень хитрые и очень умные. Людям они прямо в пещеры проводят ручьи, чтобы те не знали жажды, свет костра, уж не знаю как, отделяют от жара углей и тоже приносят в жилища. Они выкапывают из земли коренья, собирают для человека плоды. Они подчинили себе всех других животных, держат их в неволе, чтобы кормить ими людей. Они возят людей в своём чреве не только по земле, но и по воздуху…
— А я что говорила! — Олла торжествующе взглянула на соплеменников. — Мы, люди, сильнее всех животных, потому что у нас есть ум. Так было, есть и — видите? — будет.
— Нет, Олла. — Лицо Увака стало печальным. — Все наоборот. Не наши потомки владеют каменными животными, а каменные животные, машины, владеют ими.
— Но ты же сам говорил…
— Верно. Но я не зря упомянул о хитрости машин. Вот мы сейчас все сидим у костра. Охота была удачной?
— Удачной!
— Желудки наши сыты?
— Сыты!
— Мяса много?
— Много!
— А что мы делаем, когда желудок сыт, мяса много, огонь горит весело? Мы спим, развлекаемся, поем, рисуем, придумываем сказки, украшаем одежду. Кто может нас заставить работать изо дня в день, когда в этом нет нужды? Никто! А наших потомков не спрашивают, хотят они работать или нет, они и на сытый желудок работают. Они служат машинам!
Стало очень тихо, так тихо, что сделалась слышна капель в глубине пещеры. Увак с умилением обвёл взглядом закопчённые своды, ниши с грудами меховых одеял, костёр, мудрые лица своих соплеменников и тяжело вздохнул.
— Машины заставляют их работать на себя, — сказал он глухо. — Ночью, не только днём. А если кто работает небрежно, тех машины наказывают. Они увечат их, иногда убивают. Я сам видел, как у входа в пещеру одна бегающая машина раздавила ребёнка, видимо, он чем-то провинился. И люди пальцем не посмели тронуть убийцу!
Пещера загудела негодованием. Увак поднял руку:
— Это не все! Вы спросите, вы, конечно, спросите, зачем тогда машины кормят людей, держат в тепле? Затем же, зачем мы кормим и оберегаем собак!