Точная Формула Кошмара
Шрифт:
— Агх!…
Был ли то вздох или хрип — в любом случае этот звук единодушно издали все сидевшие за столом, — будто лопнули невидимые оковы, мучительной тревогой сдавившие грудь?
Вздох облегчения при виде угрозы, наконец-то воплотившейся в нечто материальное?
Хрип ужаса перед первым проявлением инфернального гнева? — Фигурка отделилась от оловянного блюда.
Я увидел маленького человечка, толстенького и, казалось, увесистого, будто в нем сохранилась оловянная или свинцовая тяжесть; лицо его, хоть и величиной
Таксидермист сидел не шелохнувшись, с выпученными глазами, разинув рот в отчаянном беззвучном призыве на помощь.
Чудовищный карлик уже приближался к Филарету, как вдруг, рассекая воздух, на него обрушилась чья-то гигантская рука.
Послышался тошнотворный звук раздавленного яйца, и большое багровое пятно лучистой звездой расползлось по белоснежной материи.
Грозная карающая десница вернулась в вечный сумрак — складки на одеянии Элеоноры Кормелон.
На Самбюка напал приступ судорожного смеха, от которого скорчило его поношенное тельце, и пена выступила у рта.
— Отличный удар! — просипел он сквозь икоту.
— Заставьте его замолчать, Грибуан! — прогремел приказ.
И Розалия Кормелон повелительно простерла руку, огромную и грозную, как у ее старшей сестры.
Древообразный силуэт Грибуана отделился от стены.
Я видел, как он нагнулся, открыл рот, и его дыхание огненной струей обрушилось на тщедушную скрюченную фигурку доктора… а после — только кучка пепла причудливой формы дымилась на кожаном сиденье.
Я заорал что было сил.
— Сон, кошмар… ради Бога, разбудите меня!
Фантасмагорический вихрь закружил все вокруг; фигуры валились друг на друга, их очертания растекались. Три дамы Кормелон, спеленутые в единую компактную массу, катились, подскакивая, мимо — огромный шар черного тумана, в котором кишело что-то неразличимое, но ужасное. Несколько мгновений я видел умоляющее выражение на мертвенно-бледном лице кузена Филарета, затем на месте умиротворенно дремлющей тети Сильвии вынырнула светящаяся физиономия Грибуана.
Кто-то схватил меня за волосы и сильно потянул назад.
Когда я вновь обрел способность воспринимать окружающее, мы с кузеном Филаретом бежали по большому вестибюлю.
— Быстрей, быстрей, — на бегу руководил он, отдуваясь, — к лавке… Там мы еще продержимся.
— Что же такое происходит? — взмолился я. — О, кузен, заверьте меня, ведь это просто дурной сон?
— Один Бог знает, — простонал он, распахивая дверь старой лавчонки.
Такой светлый покой царил здесь, что я ощутил себя в чудесной гавани после ужаснейшей бури; чудным огнем горел газовый рожок, а на прилавке очень самодовольно восседал Лампернисс и с добродушной миной созерцал наше вторжение.
— Дружище Лампернисс, — обратился к нему Филарет, — нам придется принять бой, боюсь, весьма неравный.
Последовал короткий и невразумительный диалог между ними.
— Ты не из их числа, Филарет, и над тобой все еще тяготеет тень Кассава!
— Зато ты из их числа!
— Увы!… И все же моя участь плачевна!
— Я спасу тебя, Лампернисс!
— Не тебе, бедняга Филарет, противиться року, восседающему на гранитном троне времени!
— Ко мне!…
— Кого ты зовешь? Этих? Ты же сам знаешь, они не стоят и дуновения ветерка в кронах деревьев.
Палец Лампернисса указывал в самый темный угол подсобки.
Там недвижно сидели трое.
Один грустно улыбался мне, другой стыдливо избегал моего взгляда, а третий был инертнее камня — и дикий ужас снова объял меня.
Я узнал Матиаса Кроока, дядю Диделоо и бесформенного Чиика.
Лампернисс пронзительно засмеялся.
— Посмотри-ка на них, мой молодой господин… Подумать только, что Филарет вообразил себя богом, отбирая их у смерти… Смотри!
Он набрал воздуха и дунул на новоявленных Лазарей.
И тотчас они ожили причудливой жизнью: переваливаясь и падая друг на друга, покачиваясь, сталкиваясь, как воздушные шары, они внезапно поднялись к потолку и остановились.
— Пустые шкуры! Пузыри, которые можно надуть, — знаешь, как дуют в раковину? Бедный, бедный Филарет!
Из большого дома раздался ошеломляющий рев, и я рухнул наземь ничком.
Лампернисс скорбно вскрикнул.
— Вот они, с ними мы не можем бороться. Если только…
Мощный удар сорвал с петель двери, и сквозь проем я увидел в сумраке холла трех устрашающих монстров из притона мамаши Груль.
Шесть пламенем налитых глаз, шесть драконьих крыльев и сталью сверкающие когти готовы были к сатанинской расправе над нами.
Но чудовища не пересекли порог. Мощный голос, показавшийся мне знакомым, сотряс пространство:
— Рождество! Рождество! Христос воскрес! Вдалеке раздалось торжественное песнопение многих голосов, и я отважился приподнять разбитое лицо с каменных плит пола.
Я смотрел не на отвратительные исчадия тьмы, а в окно, выходящее в сад, — стройное пение доносилось оттуда.
На белом фоне проступали прямоугольники золотистого света — сквозь заснеженные ветви деревьев виднелось строение монастыря, чьи незастекленные окна вдруг ослепительно засверкали.
Лампернисс закрыл лицо руками и разрыдался.
— Барбускины! — стонал он.
Трудно сказать, что преобладало в его стонах — радость или страдание. Я продолжал наблюдать за происходящим — грандиозным и грозным зрелищем.
Сад заполнился людьми, в которых я узнал монахов, — высокие силуэты в рясах из грубой ткани и апостольниках.