Точная Формула Кошмара
Шрифт:
Владелец «Фены» ничего не понимал и, чувствуя, что слабеет, снова заговорил — на сей раз о кошмарных видениях туманного острова.
Слушая его, Дуседам вдруг принялся вопить и жестикулировать.
— Вот оно! — радостно осклабился он. — Друзья мои, обещаю вам золота полный трюм! Анахарсис, глашатай божественной воли, через последнего потомка завершает свою миссию. Так значит, века и тысячелетия фантомам не помеха!
Господин
— Уточни, в каком направлении двигалась тартана последние часы.
— Прямо на юг, — едва слышно прошептал раненый, когда Дуседам перевел вопрос. — А что?
— Пассажиры нам не нужны, — порешил господин Ансельм.
— Видно, Анахарсисам на роду написано удушение, — захохотал толстяк Дуседам.
Разговора Анахарсис не понял, но угадал свою участь — лица людей, подаривших ему час жизни, были неумолимы.
Моряк зашептал молитву, которую ему не суждено было дочитать в этом мире.
Прежде чем вернуться к рассказу Дуседама Старшего, я представляю читателю первую часть повествования Жан-Жака Грандсира. Как уже сказано, его исповедь-воспоминание наиболее важна для нашей истории: пожалуй, все ужасы Мальпертюи так или иначе сопряжены с трагической судьбой Жан-Жака Грандсира.
Глава первая. Дядюшка Кассав о тходит
Тот, кто постигает тайну своей смерти,
а живущим оставляет тайну своей жизни,
обкрадывает и жизнь, и смерть.
Стефан Занович
Дядюшка Кассав скоро умрет.
Белоснежная, то и дело подрагивающая борода ниспадает на грудь, сам дядюшка утопает в красной перине. Ноздри втягивают воздух, словно он напоен сладостными ароматами, огромные волосатые руки готовы вцепиться в любую добычу. Служанка Грибуан, принесшая чай с лимоном, выразилась так:
— Вещички упаковывает. Дядюшка Кассав услышал.
— Пока еще нет, женщина, пока еще нет, — ухмыльнулся он.
Прислуга ретировалась — испуганно шелестящий смерч юбок; а дядюшка добавил, обращаясь ко мне:
— Не так уж долго мне осталось, малыш, но ведь умирать — дело серьезное, и спешить тут не следует.
Минутой позднее он снова блуждает взглядом по комнате — ничего не упуская, будто составляет окончательную опись: игрок на теорбе — статуэтка поддельной бронзы; тусклая миниатюра Адриана Броуэра [1] ; дешевенькая гравюрка — женщина играет на старинной колесной лире; и ценнейшая «Амфитрита» кисти Мабузе [2] .
Стук в дверь, входит дядя Диделоо, здоровается:
1
Броуэр (Брауэр) Адриан-фламандский художник (1605 или 1606— 1638).
2
Мабузе (наст. имя Ян Госсаэрт или Госсарт)— фламандский художник (1472 или 1478-ок. 1533/1536).-Здесь и далее примечания переводчиков.
— Добрый день, двоюродный дядя.
Он один из всей семьи так называет дядюшку Кассава.
Диделоо — чинуша и зануда. Карьеру начинал учителем, да с учениками так и не справился.
Теперь он заместитель начальника в одной из муниципальных служб и, насколько может, третирует подчиненных экспедиторов.
— Ну, начинайте выступление, Шарль, — говорит дядюшка Кассав.
— Охотно, двоюродный дядя; опасаюсь, однако, вас чрезмерно утомить.
— Ну так повосхищайтесь собой молча и побыстрее — мне ваша физиономия не больно—то приятна.
У старого Кассава явно портится настроение.
— Увы, я вынужден привлечь ваше внимание к низменным проблемам материального порядка, — начинает свои причитания дядюшка Диделоо. — Нам нужны деньги…
— Да неужто? Вот уж удивили так удивили!
— Надо заплатить врачу…
— Самбюку? Накормить его, напоить, а ежели нужно, пусть спит на софе в гостиной — и довольно.
— Аптекарь…
— Я к лекарствам и не притронулся. Все пузырьки и порошки прилежно забирает ваша прелестная жена Сильвия, страдающая, как известно, всеми болезнями, какие только ей удалось обнаружить в медицинском словаре.
— Много и других расходов, двоюродный дядя… Откуда нам взять столько денег?
— Сундук с золотом зарыт в погребе — третья камера, девять футов четыре дюйма под седьмой плитой. Хватит?
— О, благородный человек, — пускает слезу дядюшка Диделоо.
— К сожалению, про вас, Диделоо, этого не скажешь. А теперь убирайтесь-ка… болван!
Шарль Диделоо злобно косится в мою сторону и скользит к выходу; он такой тощий и плюгавый, что без труда просачивается в чуть приотворенную дверь.
Дядюшка Кассав смотрит на меня.
— Повернись-ка к свету, Жан-Жак.
Я повинуюсь. Умирающий тягостно-пристально разглядывает меня.
— Ничего не попишешь, — после довольно долгого обследования ворчит он, — вылитый Грандсир, хоть и прилизанный малость. В жилах капля крови поспокойней — и смотри-ка, на вид куда благородней, чем твои предки. Да уж… А вот твой дед Ансельм Грандсир — в те времена его звали просто господин Ансельм — отъявленный был мошенник!
Это любимый дядюшкин эпитет, и я совсем не обижаюсь, потому что деда, оставившего по себе столь дурную память, никогда не видел.
— Не помри он на гвинейском берегу от бери-бери, так и вовсе бы законченным мерзавцем стал, — веселится дядюшка Кассав. — Вот уж кто любил все доводить до конца!
Дверь распахивается, появляется моя сестра Нэнси.
Облегающее платье подчеркивает статную фигуру, глубокий вырез корсажа нескромно приоткрывает великолепные формы.
Ее лицо пылает гневом.
— Вы прогнали дядю Шарля, — выпаливает она. — И поделом, пусть не суется не в свое дело. К сожалению, он прав, нужны деньги.