Тогда и теперь
Шрифт:
— Странный человек, — пробормотал он. — Возможно, великий.
— О ком вы говорите? — спросил Бартоломео.
— Разумеется, о герцоге. О ком еще я могу говорить? Двуличность, проявленная им, столь совершенна, что нам остается только восхищаться. Художников хвалят за картины, созданные кистью и красками, но что эти картины по сравнению с произведениями искусства, где краски — живые люди, а кисть — ум и хитрость? Герцог — человек действия и склонен к мгновенным решениям. Кто мог предположить, что он способен на столь долгое ожидание? Четыре месяца он держал капитанов в неведении, заставляя гадать о своих дальнейших планах, играл на их страхах, разжигал взаимную зависть, запутывал бесконечными уловками, заманивал ложными обещаниями, и столько терпения потребовалось для того, чтобы расколоть их ряды. В зависимости от ситуации он был дружелюбным и милосердным, суровым и жестоким. И в конце концов они угодили в расставленную им ловушку. Этот обман — своего рода шедевр и заслуживает того, чтобы войти в анналы истории как эталон гениальной продуманности замысла и виртуозности претворения его в жизнь.
Бартоломео хотел что-то сказать, но Макиавелли еще не выговорился.
— Он избавил Италию от самолюбивых тиранов, проклятия нашей страны. Что совершит он теперь? Не он первый пытается освободить Италию, но судьба отворачивалась от его предшественников, и все возвращалось на круги своя. Макиавелли резко встал. Его разморило, и он не хотел выслушивать болтовню Бартоломео. Поблагодарив за угощение, флорентиец откланялся и в сопровождении верного Пьеро вернулся домой.
34
На следующий день Бартоломео, закончив все дела, отбыл в Перуджу. Чуть позже Макиавелли, Пьеро, слуги и несколько придворных герцога выехали навстречу послу Флоренции. После того как Джакомо Салвиати — а именно так звали посла — сменил дорожную одежду на парадный костюм, Макиавелли представил его герцогу. Последующие дни ушли на то, чтобы познакомить Салвиати с нужными людьми, объяснить, кому и сколько следует платить за предоставленные сведения. При дворе герцога ничего не делалось из любви к ближнему. А так как в своих донесениях Синьории Макиавелли писал далеко не все, опасаясь, что они будут перехвачены, то потребовался не один час, чтобы изложить послу мельчайшие подробности.
Только через шесть дней Макиавелли наконец смог тронуться в обратный путь. Дорога предстояла долгая и небезопасная, поэтому он решил выехать пораньше, чтобы как можно больше проехать дотемна. Он поднялся с рассветом и быстро оделся. Слуги вынесли переметные сумы, упакованные еще с вечера. Все было готово к отъезду.
— Пьеро внизу? — спросил Макиавелли хозяйку.
— Нет, мессер.
— Где он?
— Он ушел.
— Ушел? Куда? Зачем? Разве он не знает, что я не люблю ждать? Пошли за ним кого-нибудь из слуг, да побыстрей.
Едва за хозяйкой закрылась дверь, как в комнату ворвался Пьеро. Макиавелли с трудом узнал юношу. Вместо дорожного костюма на нем была форма солдата герцога.
— Я пришел попрощаться с вами, мессер Никколо. Я вступил в армию герцога.
— Я и сам понял, что ты не для забавы нацепил этот пестрый наряд.
— Не сердитесь на меня, мессер Никколо. За эти три месяца я столько повидал. Оказался свидетелем великих событий и говорил с людьми, причастными к ним. Я молод, силен и здоров. Я не могу вернуться во Флоренцию, чтобы остаток дней обрастать пылью во Второй канцелярии. Я создан, не для того. Я хочу жить.
Макиавелли задумчиво смотрел на Пьеро.
— Почему ты не сказал мне о своих намерениях?
— Опасался, что вы помешаете их осуществлению.
— Я считал бы своим долгом указать тебе, что жизнь солдата тяжела и опасна. Он страдает от голода и жажды, жары и холода. Если он попадает в плен, у него отнимают все до последней нитки. Раненого, его оставляют умирать на поле боя. Если же он все-таки выздоравливает, а воевать больше не может, его удел — просить милостыню на улицах. Ему приходится жить среди грубых, жестоких и распущенных людей, подвергая опасности не только тело, но и душу. И я бы напомнил тебе, что в канцелярии Республики ты бы занял прочное положение и пользовался уважением. Трудолюбием и исполнением причуд своих начальников зарабатывал бы ровно столько, сколько требуется для поддержания существования. А после долгих лет упорного труда мог бы получить и повышение, если, конечно, тебе повезет и это место не займет племянник или зять какой-нибудь влиятельной персоны. Но, исполнив свой долг, я бы не стал препятствовать твоим планам.
Пьеро вздохнул с облегчением и рассмеялся. Он восхищался Макиавелли, но нисколько не боялся его.
— Так вы на меня не сердитесь?
— Разумеется, нет, мой мальчик. Ты хорошо служил мне. Фортуна благоволит к герцогу. И разве я могу винить тебя в том, что ты решил связать с ним свою судьбу?
— Тогда вы замолвите за меня словечко перед матерью и дядей Биаджо?
— У твоей матери разобьется сердце. Она решит, что именно я сбил тебя с пути истинного. Но будем надеяться, что благоразумный Биаджо сумеет успокоить ее. А теперь, мой юный друг, мне пора ехать.
Макиавелли обнял юношу, расцеловал его в обе щеки, и тут его взгляд упал на расшитый воротник его рубашки.
— Где ты взял эту рубашку?
Пьеро покраснел до корней волос.
— Мне дала ее Нина.
— Нина?
— Служанка монны Аурелии.
Макиавелли узнал прекрасное полотно, привезенное им из Флоренции. Лоб Пьеро покрылся капельками пота.
— У монны Аурелии оказался лишний материал, и она отдала его Нине.
— И Нина сама вышила этот воротник?
— Да, — неуклюже солгал юноша.
— Сколько она дала тебе рубашек?
— Только две. На третью не хватило полотна.
— Тебе повезло. Ты сможешь носить одну, пока другую будут стирать. Ты счастливчик. Женщины, с которыми я сплю, не дарят мне подарков. Наоборот, они ждут их от меня.
— Я сделал это только для того, чтобы доставить вам удовольствие, мессер Никколо. — Пьеро ослепительно улыбнулся. — Ведь это вы просили меня поухаживать за ней.
Макиавелли прекрасно понимал: Аурелии
и в голову бы не пришло подарить служанке дорогое полотно, а та, конечно же, не смогла бы вышить столь сложный узор. Да и монна Катерина говорила, что такое по силам только Аурелии. Значит, рубашку подарила юноше именно она. Но почему? Потому, что он кузен ее мужа? Ерунда. И тут ему все стало ясно. В злосчастную ночь, когда его вызвал герцог, Пьеро забавлялся не со служанкой, а с ее госпожой. И не чудесное вмешательство небожителя — святого Виталя помогло зачать жене Бартоломео, а содействие вполне земного молодого человека, который стоял перед ним. Вот почему монна Катерина отказывалась устроить ему еще одну встречу с Аурелией, а та всячески избегала его. Макиавелли охватила ярость. Они выставили его на посмешище — две распутницы и этот мальчик, которого он только что назвал другом. Он отступил на шаг, чтобы получше разглядеть Пьеро.
Макиавелли не придавал большого значения мужской красоте, отдавая предпочтение непринужденности манер, изысканности речи и дерзости напора, благодаря чему сам добивался успеха у женщин. Он увидел высокого статного юношу с широкими плечами, узкой талией, стройными ногами. Военная форма подчеркивала достоинства его фигуры. Вьющиеся каштановые волосы, большие карие глаза под изогнутыми бровями, аккуратный нос, алый чувственный рот не могли не нравиться женщинам. И конечно, их привлекал смелый, открытый взгляд Пьеро.