Тогда и теперь

Моэм Сомерсет Уильям

— Как благородно с его стороны, — процедил Макиавелли.

— Мне говорили, что она молода и красива. Естественно, ей необходима мужская поддержка,

а у Пьеро есть голова на плечах.

— Это я заметил.

— Во всей истории есть только одна загвоздка. Бартоломео оставил наследника, маленького мальчугана трех или четырех лет, и это не сулит перспектив детям Пьеро.

— Будь уверен, Биаджо, — хмыкнул Макиавелли, — он будет любить малыша как собственного сына.

Взглянув на рукопись, он довольно улыбнулся. Уж кто ему удался, так это фра Тимотео. В этот персонаж он вложил всю ненависть и презрение к монахам, жиреющим на доверии невежественного народа.

— «Улица Флоренции», — прочел Макиавелли и вновь замолчал.

— Что ты молчишь? — спросил Биаджо.

— Ты сказал, что Чезаре Борджа понес заслуженное

наказание. Не злодеяния уничтожили его, но обстоятельства, над которыми он не властен. В этом мире греха и скорби если добродетель и торжествует над пороком, то не потому, что она добродетельная, а потому, что у нее более мощные пушки. И если честность побеждает обман, то не потому, что она честная, а потому, что у нее более сильная армия. И если добро сокрушает зло, дело не в том, что оно доброе, просто у него более тугой кошелек. Хорошо, если правда на нашей стороне, но было бы безумием забывать, что, не подкрепленная силой, она не принесет нам пользы. Мы должны верить, что бог любит людей доброй воли, но у нас нет доказательств того, что он спасает дураков от просчетов, вызванных их глупостью.

Макиавелли вздохнул и в третий раз начал чтение.

— «Улица Флоренции»…