Тогда ты услышал
Шрифт:
Она находится в приюте для бездомных, это своего рода чистилище. Сюда ее привела девушка с пирсингом на губе. Они где-то познакомились, и она дала уговорить себя и привести сюда, потому что спать на улице или в метро было слишком холодно. Но здесь было жутко: шумно, вонь, все запущено. Ей указали на одну из двадцати коек в женском зале, на которой лежал обоссанный матрац. Она еще никогда не была в таком месте. Даже психиатрическую клинику ей было легче выдержать, чем это место. Но прийти туда по собственной воле она уже не могла. Она опустила голову и стала смотреть на линолеум.
Зачем
Психоз. Шизофрения. Эндогенная депрессия. Параноидные сдвиги. Кататонические. Снова она заблудилась в лесу терминов. Врачи разговаривали через ее голову, как будто она глухая, или дура, или голова у нее не в порядке не оттого, что ее травят медикаментами. Слова превратились в водоворот и утянули ее на стремнину отчаяния.
Здесь никто об этом не говорил, ни у кого не было желания волноваться по поводу состояния ее психики. Таким людям, как она, которые очутились здесь, уже все равно не помочь. Ей дали более-менее свежую постель и предоставили самой себе и голосам, которые то кричали, то шептались в ней, отдавали приказы и отменяли их, вызывали чувство паники и сумасшедшие надежды, росли и съеживались — вели себя, как им хотелось.
Позднее, вечером, Мона сидела на кровати в своем номере в «Посте». Перед ней лежали семь журналов Иссинга, рядом — список со всеми опрошенными. Она просматривала их один за другим. Двоих одноклассников Штайера и одного одноклассника Амондсена они не смогли допросить. Один наложил на себя руки, другой, по свидетельству родителей, пропал без вести в начале восьмидесятых годов в Непале, а последнего просто не нашли.
Мона взяла один из журналов в руки. Год 1979-й. Здесь фотографии выпускного класса, хоккейной команды, объявления о свадьбах и смертях членов так называемого Союза выпускников. Новые адреса бывших учащихся. Краткое описание профессиональных достижений. И среди всего этого — заметка о спортивном празднике с фотографией шестнадцатилетнего Роберта Амондсена, которого наградили как лучшего прыгуна в высоту на своем потоке. За Амондсеном, едва различимый на черно-белой фотографии, стоял пожилой мужчина с пышными усами. Его правая рука лежала на плече Амондсена.
Мона нахмурилась и пролистала журнал назад. На странице 4 она нашла фотографию того же самого мужчины с усами. Под фотографией было жирно написано: «Ницше уходит!» Еще ниже она увидела заметку:
Более двадцати шести лет Альфонс Корнмюллер работает в интернате Иссинг. Теперь ему 61, и замечательный преподаватель немецкого, любовно прозванный учениками «Ницше», решил посвятить все свое время исключительно своему хобби — выращиванию роз. Мы все сожалеем об этом и желаем Альфонсу Корнмюллеру
Мона еще раз просмотрела список. Альфонса Корнмюллера не было среди бывших преподавателей, которых допрашивали. Но почему он стоит за Амондсеном и что означает этот доверительный жест? Был ли он кем-то вроде его ментора? Доверял ли ему Амондсен?
Это даже не след. Это просто предположение. Слабая надежда.
Завтра они попытаются найти адрес Корнмюллера. Если этот человек еще жив.
А теперь нужно позвонить Лукасу. С тех пор как он живет у Антона, она каждый вечер звонит ему в половине восьмого.
Антон много путешествует, но часто работает и дома. Организовывает свои сделки. Очевидно, уже свободно владеет польским. Больше Мона ничего не хочет знать. Когда Лукас ночует у него, по вечерам он всегда дома. Это больше, чем делают для своего ребенка другие отцы. Целый день там есть экономка, которую Антон поселил в отдельной квартирке в том же доме, эта женщина трогательно заботится о Лукасе. Моне не стоит волноваться, но, тем не менее, она волнуется.
Что, если Антон попадет в тюрьму и Лукас об этом узнает?
— Это я, Мона.
— Ах, ты!
— Ага. А ты ждал кого-то из своих миленьких подружек?
— Расслабься, Мона.
— Как дела у Лукаса?
— Хорошо, как и всегда, когда он здесь. Да, Лукас?
Раздается еле слышное «да». Мона невольно улыбнулась.
— Дай ему трубочку.
14
Шаки снится, что идет снег. Хлопья крошечные, едва заметные, но падают так густо, что через короткое время вся местность кажется укутанной белым одеялом. Странно, но это почему-то пугает его — страстного любителя покататься на лыжах. Он падает на колени и начинает рыть землю, как собака. Но снег покрывает землю быстрее, чем работают его замерзшие руки, и в конце концов погребает под собой Шаки, и тут он просыпается с паническим криком.
Он открывает глаза, его крик — который на самом деле был не более чем тихим стоном, по-прежнему звучит у него в ушах.
Ночь так тиха, как будто все, кроме него, умерли. Рядом с ним лежит его жена Сильвия. Шаки выпрямляется и смотрит в темноту, которая просто абсолютна, потому что Сильвия страдает от бессонницы. Каждый вечер примерно в половине двенадцатого Сильвия опускает жалюзи на окнах и вдобавок задергивает тяжелые шторы синего цвета. В теплые летние ночи Шаки хотя бы разрешается открыть окно. Но теперь зима. «Малейший сквозняк или лучик света, — мысленно Шаки передразнивает ее высокий резкий голос, — обязательно разбудят меня, воробушек мой. Поверь мне!»
Вообще-то Шаки зовут Кристиан, он граф фон Шаки-Белендорф, но в начале восьмидесятых он отказался от графского титула. В основном чтобы позлить отца, который тут же лишил его наследства. Но ему, в общем-то, было все равно, потому что мать Шаки еще богаче. Так что Шаки был уверен в своем будущем. Правда, теперь он уже жалеет об этом шаге — графские титулы снова в моде. А с другой стороны, все равно все знают, из какого он на самом деле рода.
В принципе, я странный персонаж.