Токио
Шрифт:
Я не могла в это поверить. Он нарушил обещание. Я прождала целый день, сидя на диване в гостиной. Окна были занавешены от жары, вокруг меня лежали книги. Я смотрела и смотрела на телефон. Однако все звонившие просили позвать Джейсона. Я подходила к телефону, и японская девушка, жалобно вздыхая, отказывалась верить, что его нет дома.
В то воскресенье ему позвонили пять разных девушек. Вежливы были не все. Одна задохнулась, услышав мой голос, и визгливо закричала по-японски: «Кто, черт возьми, ты такая. Какого черта подходишь к телефону! Позови Джейсона. НЕМЕДЛЕННО».
Я записывала все имена. Затем, постаравшись представить, как они выглядят, стала рисовать их лица на листе бумаги.
12
Нанкин, 1 сентября 1937
На Востоке собираются тучи. Все, как я думал. Японцы в Шанхае захватывают улицу за улицей. Неужели это все-таки японцы, а не коммунисты, представляющие самую большую опасность для нашей стабильности? Неужели коммунисты были правы, навязав военное перемирие с Чиангмаем? [37] То, что Пу И [38] , японская марионетка, просидел на троне в Маньчжурии шесть лет, не вина нашего президента. Пять лет назад японцы бомбили Шанхай. До сих пор в Нанкине никто не говорил о нашей безопасности. Сейчас, и только сейчас, жители начали принимать меры по своей защите. Сегодня все утро я красил нашу голубую черепичную крышу в черный цвет: надо спрятать ее от японских бомбардировщиков. Нас предупредили, что они могут прилететь на рассвете из-за Пурпурной горы.
37
Город на севере Таиланда.
38
Последний император Китая (1906-1967), сын великого князя Чуня, внук вдовствующей императрицы Цыси.
Примерно в десять часов я закончил половину крыши, и в этот момент что-то заставило меня остановиться.
Не знаю, было ли то предчувствие, только, стоя на стремянке, я повернулся и посмотрел на восток. Заметил, что около двадцати мужчин, как и я, стоят на своих стремянках. На фоне неба отпечатались их паучьи силуэты, на солнце блестели наполовину выкрашенные крыши, а далеко за ними, на линии горизонта, вздымалась Пурпурная гора и краснел восток.
Шуджин утверждает, что Нанкин ждет ужасное будущее. Она вещает, словно пророчица. Сказала, что когда год назад впервые сюда приехала, то, выйдя из поезда, почувствовала себя, словно в ловушке. Ей показалось, что небо обрушилось на нее всем своим весом, воздух разъедал легкие, а будущее города придавило так сильно, что она еле устояла на ногах. Даже поезд, из которого вышла, – блестящий и темный, проложивший дорогу сквозь молочный туман, – не стал для нее спасением. Стоя на платформе, она смотрела на горы, взявшие Нанкин в кольцо, и чувствовала исходящую от них опасность. Эти ядовитые горы ухватили ее своими клещами. Она здесь, а это значит, что поезда перестанут ходить. Нанкин поглотит ее, а едкий городской воздух медленно растворит ее в своем сердце.
Я знаю: в тот день с ней произошло что-то важное. Мы возвращались в Нанкин с озера Поянху, и, глядя в окошко поезда, я увидел яркое цветное пятно. Вишневый зонтик. Это была девушка на рисовом поле. Она вела на веревке козу. Упрямое животное остановилось, не желая трогаться с места. Девушка тянула веревку не слишком сильно, потому что ее больше интересовал поезд. Мы остановились где-то в районе Уху, и все в поезде приникли к окнам – смотрели на девушку с упрямой козой. Наконец животное сжалилось, девушка продолжила свой путь, и больше ничего не осталось, кроме изумрудно-зеленого поля. Пассажиры отошли от окон и вернулись к прерванным играм и разговорам, но Шуджин не шевелилась – все смотрела на поле, где только что
Я наклонился к ней и прошептал:
– На что ты смотришь?
– На что смотрю? – Вопрос, кажется, ее озадачил. – На что смотрю? – повторила она несколько раз. Рука ее лежала на оконной раме, а она все смотрела на пустое место. – На что я смотрю?
Только теперь, спустя много месяцев, я понял, на что смотрела Шуджин. Глядя на девушку под вишневым зонтиком, она смотрела на саму себя. Она прощалась с собой. Прощалась с прежней деревенской девушкой. Когда мы приехали в Нанкин, та прежняя, деревенская, исчезла не вся – еще остались нежные места с обратной стороны колен, легкий загар на руках и стойкий диалект Цзянсу, казавшийся жителям Нанкина таким забавным – но теперь она превратилась в женщину, растерянную и напуганную большим городом. Этот город, считает она, никогда ее не отпустит.
13
На следующий день, в восемь утра, я увидела Ши Чонгминга, входящего в университет. Сама я дежурила здесь с половины седьмого. Сначала ждала на углу, затем в кафе «Бэмби», как только оно открылось. Я заказала большой завтрак – суп мисо, тунец с рисом, зеленый чай. Прежде чем официантка пошла с заказом на кухню, она шепотом назвала мне цену. Я взглянула на нее с недоумением. Потом поняла: она давала понять, что не станет второй раз кормить меня бесплатно. Я взяла квитанцию и оплатила ее в кассе. Когда официантка принесла еду, я дала ей три тысячи иен бумажками. Она молча посмотрела на деньги, покраснела и сунула их в карман накрахмаленного кружевного передника.
День был жаркий, но Ши Чонгминг облачился в синюю хлопчатобумажную рубашку в стиле Мао, черные парусиновые туфли на резиновой подошве – английские школьники носят такие на уроках физкультуры – и странную рыбацкую шляпу. Шел он очень медленно и осторожно, глядя себе под ноги. Он не заметил меня у ворот, пока я не вышла из-под дерева и не встала перед ним. Сначала он увидел мои ноги и остановился, выставив вперед трость. Голова все так же была опущена.
– Вы сказали, что позвоните.
Медленно, очень медленно Ши Чонгминг поднял голову. Глаза его были тусклыми, словно непрозрачные стеклянные шарики.
– Опять вы, – сказал он. – Вы же сказали, что больше сюда не придете.
– Вы должны были позвонить мне. Вчера. Он, сощурившись, посмотрел на меня.
– Вы изменились, – сказал он. – Почему вы по-другому выглядите?
– Вы мне не позвонили.
На мгновение он задержал на мне взгляд, кашлянул и пошел прочь.
– Вы очень грубы, – пробормотал он. – Очень грубы.
– Но я прождала неделю, – возмутилась я, поравнялась с ним и пошла рядом. – Я вам не звонила, не приходила, сделала то, что положено, а вот вы забыли.
– Я не обещал вам звонить.
– Нет, вы…
– Нет. Нет. – Он остановился и выставил в мою сторону трость. – Я не давал обещаний. У меня хорошая память, я вам ничего не обещал.
– Я не могу ждать до бесконечности. Он рассмеялся.
– Вам нравятся старые китайские поговорки? Может, хотите услышать притчу о листе шелковицы? Хотите? Мы говорим, что терпение превращает шелковичный лист в шелк. Шелк! Только представьте – из сухого листа. На все требуется терпение.
– Глупости, – заметила я. – Шелк прядут черви. Он закрыл рот и вздохнул.
– Да, – сказал он. – Да. Не похоже, чтобы наша дружба продлилась. Как полагаете?
– Да, если вы не будете выполнять обещания. Вы должны были сдержать слово.
– Я никому ничего не должен.
– Но… – Я повысила голос, и проходившие мимо студенты стали бросать на нас любопытные взгляды. – Я работаю по вечерам. Как я узнаю, если вы позвоните вечером? У нас нет автоответчика. Как узнаю, что вы не звонили? Если пропущу ваш звонок, все пойдет прахом, и тогда…
– Оставьте меня, – сказал он. – Вы достаточно наговорили. Теперь, пожалуйста, оставьте меня в покое.