Толкин
Шрифт:
мне причитается бесплатный ланч и ужин в течение всего времени, пока я там проживаю. В общем, это составляет — за вычетом девятинедельного отсутствия — пожалование в размере где-то между 750 и 900 фунтами в год, в которые сборщикам налогов когти запустить не удастся;
колледж бесплатно предоставляет мне два телефона: для местных звонков и для звонков с добавочным номером — бесплатно; и для междугородных звонков, для которых установлен отдельный номер — за них буду платить я. Это удобно: деловые и частные звонки родным и друзьям не будут проходить через перегруженный коммутатор привратницкой. Загвоздка лишь в том, что номер неизбежно появится в телефонной книге, а не вносить его в книгу нельзя. Но если уж меня начнут слишком допекать, я установлю автоответчик;
никаких коммунальных налогов; оплата за газ и электричество — по сниженным тарифам;
и, наконец, я могу пользоваться двумя прекрасными профессорскими кабинетами (на расстоянии 100 ярдов), где всегда есть писчая
Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой, но это так. Разумеется, многое зависит от моего здоровья. Сам я особой уверенности не испытываю со времен последнего октябрьского приступа, от которого окончательно оправился только после Рождества. Однако такое ощущение вызвано, возможно, в основном той огромной потерей, которую мы понесли. Я чувствую себя как бы не вполне „настоящим“, я утратил цельность; в определенном смысле мне и поговорить-то теперь не с кем. С тех пор как в юности закончилась наша трехлетняя разлука с Эдит, мы делили с ней на двоих все наши радости и горести и все наши мнения (в согласии или как-то иначе), так что я до сих пор ловлю себя на том, что думаю: „Надо рассказать об этом Эдит“, а в следующий миг, очнувшись, чувствую себя точно потерпевший кораблекрушение: вот остался я один-одинешенек на бесплодном острове под равнодушным небом, утратив огромный корабль. Помню, как после смерти матери я пытался описать такое же чувство своей кузине Марджори Инклдон, а ведь мне тогда и тринадцати не исполнилось. Я указывал на небеса и только повторял: „Так пусто, так холодно“. И я помню такую же пустоту после смерти о. Фрэнсиса, моего „второго отца“ в 1935 году. Я сказал тогда Клайву С. Льюису: „Чувствую себя так, словно реальный мир сгинул, а я, единственный уцелевший, затерян в новом, чужом для меня мире“. В 1904 году нам (моему брату Хилари и мне) нежданно-негаданно достался чудесный дар: любовь, забота и юмор о. Фрэнсиса. А через пять лет я встретил Лутиэн Тинувиэль моего собственного, личного „романа“ — с длинными темными волосами, с глазами, как звезды, и с мелодичным голосом. И вот она ушла… Раньше своего Берена… И не обладает ее Берен никакими возможностями растрогать неумолимого Мандоса в Падшем Королевстве Арды, в котором поклоняются прислужникам Моргота»[554].
26
И еще одно письмо — Кристоферу. Оно было начато 11 июля, но закончено только 15-го.
«11 июля.
Наконец-то я занялся маминой могилой. Мне бы хотелось сделать на ее могильной плите следующую надпись: Эдит Мэри Толкин, 1889–1971, Лутиэн. Имя Лутиэн значит для меня гораздо больше, чем бесчисленное множество любых других имен; ибо Эдит и была моей Лутиэн (и знала об этом)».
И далее:
«13 июля.
Скажи, без утайки, что ты думаешь об этом добавлении.
Я начал это письмо в глубоком потрясении, во власти сильного переживания и горя, — и вновь и вновь на меня накатывает (иногда с возрастающей силой) ужасное чувство утраты. Я надеюсь, что никто из моих детей не сочтет использование имени Лутиэн просто сентиментальной причудой. Как бы то ни было, с цитированием ласкательных прозвищ в некрологах оно ни в какое сравнение не идет. Я в жизни никогда не называл Эдит „Лутиэн“ — однако именно Эдит дала начало легенде, со временем ставшей центральной частью „Сильмариллиона“. Эта легенда пришла мне в голову на небольшой лесной полянке, заросшей болиголовом — под Русом в Йоркшире. Там, в Йоркшире, я недолгое время командовал аванпостом хамберского гарнизона в 1917 году. В те дни волосы у Эдит были черные как вороново крыло, кожа — атласная, глаза сияли ярче, нежели когда-либо, и она умела петь — и танцевать. Но теперь и эта легенда исказилась; я оставлен, и мне не дано просить перед неумолимым Мандосом…
Сейчас я ничего более к сказанному не прибавлю, но со временем хотелось бы побеседовать с тобой. Похоже, я никогда не напишу своей упорядоченной биографии. Не в моем это характере. Я выражаю свои чувства в основном через предания и мифы. Но кто-нибудь близкий мне сердцем человек должен узнать все то, что записи не увековечивают: про ужасающие страдания нашего детства, от которых мы с Эдит спасали друг друга, но так и не смогли полностью исцелить раны; про страдания, что выпали на нашу долю уже после того, как мы полюбили друг друга. Все это, наверное, поможет простить или хотя бы понять те темные моменты и превратности, что порой портили нам жизнь, — и объяснить, почему эти превратности не смогли затронуть самых глубин и омрачить воспоминаний о нашей юношеской любви. Ибо мы всегда (особенно оставшись одни) встречались на лесной поляне и столько раз, рука об руку, уходили, спасаясь от тени неминуемой смерти вплоть до нашей последней разлуки».
И еще письмо (от 11 июля):
«Вчера побывал в Хемел-Хемпстеде. За мной прислали машину, и я отправился в огромное новое (серо-белое) здание, в котором расположены офисы и магазины „Аллен энд Анвин“. Явился я туда с официальным визитом и несколько оторопел, обнаружив, что все это предприятие со множеством отделов (от бухгалтерии до рассылки) занимается в основном моими произведениями. Меня ждал восторженный прием (плюс очень хороший ланч), и я побеседовал со всеми сотрудниками, начав с совета директоров и далее по убывающей. „Бухгалтерия“ сообщила мне, что объемы продаж „Хоббита“ взлетают до недосягаемых прежде вершин. Только что поступил огромный отдельный заказ на книгу „Властелин Колец“. Когда я не выказал в полной мере ожидаемого радостного удивления, мне мягко разъяснили, что отдельный заказ на 100 экземпляров прежде считался очень неплохим (и сегодня считается таким, для других книг), но заказ на „Властелина Колец“ составил шесть тысяч экземпляров…»[555]
И письмо к Марджори Инклдон (кузине):
«Колледж отнесся ко мне с исключительной добротой и великодушием: мне дали чудесную квартиру с двумя просторными комнатами и ванной в одном из домов на Мертон-стрит, и тамошний смотритель (и его жена) заботятся о моих домашних нуждах. Я проживаю здесь в качестве почетного члена колледжа, пользуясь всеми привилегиями такового (как, скажем, бесплатный ланч и ужин за общим столом), и при этом — никаких обязанностей. Для них я, конечно, явление чисто декоративное. Часть людей здесь — действительные члены колледжа, профессора, занимающие долговременные посты, а остальные — студенты и преподаватели. <…> Уровень знаний невероятно повысился с тех пор, как я был действительным членом колледжа: они охватывают практически все отрасли науки, и почти все преподаватели (в разной степени) очень славные собеседники, хотя по большей части трудятся не покладая рук и вечно заняты. Все равно я чувствую себя ужасно одиноко и мечтаю о смене обстановки! Когда триместр заканчивается (то есть когда студенты разъезжаются), я остаюсь один в огромном доме. Смотритель — далеко внизу, в цокольном этаже, а поскольку я личность приметная и меня вечно осаждают разные незваные гости, живу я за запертыми дверями. Разумеется, „юридически“ я волен приезжать и уезжать, когда мне вздумается, однако в качестве члена совета колледжа я связан определенными обязательствами учтивости (и благодарности — за то, что был спасен из отчаянного положения), и одно из главных таких дел: это заседание всех членов совета перед началом триместра в октябре (в этом году — 11 октября). Я уже заверил ректора, что непременно буду»[556].
27
Но даже теперь Толкин занимался «Сильмариллионом».
Вдумывался в каждую деталь, тщательно всё разрабатывал.
К сожалению, при жизни Толкину не удалось увидеть главный труд своей жизни напечатанным — книга вышла только в 1977 году, подготовленная к печати его сыном Кристофером.
Но она вышла. Все-таки вышла. И теперь ее можно открыть на любой странице.
ОРОДРУИН — Огненная Гора в Мордоре, где Саурон сковал Кольцо Всевластья: называлась также Амон Амарт — Роковая Гора.
ПАЛАНТИРЫ — «Видящие Издалека», семь Всевидящих Камней, которые привезли из Нуменора Элендиль и его сыновья; были сделаны в Амане Феанором.
ПРИЗРАКИ КОЛЬЦА — они же назгулы, улайры; рабы Девяти колец и слуги Саурона.
ГИЛЬ — «звезда» в ДАГОР-НУИН-ГИЛИАФ, ОСГИЛИАФ (ГИЛИАФ — «множество звезд»); ГИЛЬ-ЭСТЭЛЬ, ГИЛЬ-ГАЛАД.
28
В 1972 году королева Елизавета II удостоила оксфордского дона (и знаменитого писателя) Джона Рональда Руэла Толкина титула кавалера ордена Британской империи 2-й степени. Орден этот дается только за особо выдающиеся заслуги перед империей, и Толкин им весьма гордился. А Оксфордский университет присвоил писателю почетную степень доктора литературы.
29
В 1973 году Толкин увиделся, наконец, и со своим старым другом по ЧКБО (ах, школьные дни!) Кристофером Уайзменом, который жил в Милфорде-на-Море, недалеко от Борнмута.
«Дорогой мой Крис! — написал ему Толкин 27 мая 1973 года. — Я уже много раз собирался с тех пор, как ты вытащил меня из моего логова в Борнмуте и свозил в Милфорд, написать тебе; а теперь от того, как стремительно время летит, я просто в ужасе. Ну а непосредственной причиной моего послания послужило следующее. Разбирая письма и отмечая те немногие, что стоит сохранить, я обнаружил письмо, полученное в мае 1972 года, и от кого же? Да от К. В. Л. Лайсетта, причем из Лос-Анджелеса! Письмо его полно воспоминаний о школе короля Эдуарда. Вот тебе отрывок: „Ты просто не представляешь, как я мальчишкой смотрел на тебя снизу вверх и восхищался и завидовал остроумию вашего избранного узкого круга, в который входили Дж. Р. Р. Толкин, К. Л. Уайзмен, Д. Б. Смит, Р. К. Гилсон, В. Траут и Пейтон. А я топтался на окраине, подбирая драгоценные камни. Ты, надо думать, даже не подозревал об этом моем школьническом поклонении“[557].