Только хорошие умирают молодыми
Шрифт:
— Ну, — осторожно сказал вестовой, — он же обо всех в Городе заботился. По-своему он разве неправ был?
— По-своему… Нельзя, Стас, быть правым по-своему. Можно быть правым и неправым — вот это я понимаю. А остальное все, дружище, словоблудие какое-то.
— Ну не знаю… Почему-то я так не думаю, Музыкант. Извини уж. А мать? Что с ней потом случилось?
— Мать, — глухо сказал Олег, — погибла. Слышал про «желтое безумие»?
— Что-то было такое. Это когда всем в каком-то районе стало чудиться, что они ослепли и перед глазами — желтая пелена?
— Именно. Оно самое. Тысячи людей бегали по улицам, орали, вопили, толкались, затаптывали
— Нет, — помотал Стасик головой.
— Тоже хрен его знает что такое. Нормальный человек хватался за оружие и начинал палить по всем, кто был вокруг. Когда нескольких отловили и спросили, в чем дело, они внятно объяснили, что все вокруг — крокодилы. И те, кто спрашивает, тоже крокодилы. Зеленые, вонючие и охочие до человечинки. Как тебе такое? Потом тоже прекратилось. Зато другое началось. И саранчу железную из Апокалипсиса видели. И небо падало, на куски разваливаясь, и голоса что-то вещали, и все горело, но не сгорало. Галлюцинации, видения, обман зрения, бред — вот только люди по-настоящему умирали.
— И что, никто-никто совсем ничего сказать не может? Ну, версии какие-нибудь предложить?
— Версии… — вздохнул Музыкант. — Если бы дело только в них было. Насочинять я могу что угодно и сколько угодно, вот прямо сейчас и здесь. Да при чем тут вообще я? Тех, кто постарше, поспрашивай, так они тебе бог весть каких небылиц наплетут. Тебе бы, Стас, со Сверзиным поговорить. Во мужик головастый был… Да сгинул. Как обычно, хорошие умирают, а такие, как я, живут. Э, стой, — запротестовал он, видя, что Стасик собирается возразить. — Много людей было лучше меня, и не спорь со мной. Все-таки я старше.
Он опять вспомнил ту зиму, когда на Город обрушился страшный двухнедельный снегопад и сквозь свистящую вихревую круговерть молча шли безумные люди, готовые отбирать у других жизнь по самым ничтожным, с точки зрения нормального человека, поводам: за то, что ты принадлежал к другой национальности, за то, что ты молился другому богу или вовсе не молился никому, за то, что у тебя было что-то, что хотели заполучить безумцы, за то, что ты не вовремя вышел на улицу, и даже за то, что ты появился когда-то на свет. Те, кто боялся выглянуть на улицу, и в дни снегопада, и до него, и после умирали с голоду, замерзали насмерть, медленно теряли рассудок и нередко убивали друг друга. Банды рубились за подобие власти, за призрак возможности подчинять себе слабых, Кравченко и его люди спасли будущего Музыканта и наводили жестокой, но по возможности (хотя и не всегда удавалось) справедливой рукой порядок, и Олег впервые взялся за винтовку, потому что в какой-то момент уже невозможно было оставаться в стороне, если ты все-таки был еще человеком. Они строили новый мир так, как умели, так, как получалось, и подобно бессмертным лебедю, раку и щуке, желая зачастую только хорошего, тянули его в разные стороны.
Неплохо стрелять он научился еще до Катастрофы, но в те дни пришлось стрелять в людей. Это уже потом были крысы.
— Ну хоть какую-нибудь версию назови, — настойчиво сказал Стасик. — По-твоему, какая к правде ближе?
— Да не знаю я, — бессильно сказал снайпер. — Как ты не понимаешь, что я не знаю? И никто не знает. Это сплошное словоблудие, и все тут. Вариантов-то масса: испытание сверхсекретного оружия, распыление химических веществ, месть взбесившейся матушки-природы, Второе Пришествие, вышедший из-под контроля эксперимент, вмешательство инопланетян. Вот, выбирай на вкус или свой придумывай. Ни доказать, ни опровергнуть все равно не получится. Есть такой Денис, Денис свет Васильевич, Гладков его фамилия, сын нашего разлюбезного Вась-Палыча. Так вот он думает, что нам позарез нужно знать ответ на этот вопрос.
— А ты как думаешь?
— А я так думаю, что не до этого сейчас. И в ближайшее время не до этого будет. Жизнь изменилась — и это значит, что к ней нужно приспособиться. Выжить и остаться людьми. А вот тогда, может быть, и все прочее приложится. Только в книжках так бывает, что герои столкнулись с проблемой — и тут же ее решили.
— Ну, так уж и тут же? — усомнился Стас.
— Хорошо, решили не сразу. Помучились, поприключались, чем-то заплатили, но в конце обязательно нашли главного врага или какой-нибудь другой источник бед. Только в реальной жизни так не всегда бывает. Чаще всего случается так, что одни люди с проблемой сталкиваются, а решают ее совсем другие. Проходит при этом много времени. Тратится очень много сил. И цена оказывается очень высокой. Если вообще удается что-то решить.
Хлопнула входная дверь.
— Ты чего? Это моя пришла, — успокоил Олег дернувшегося на стуле вестового. — И смотри, — он погрозил Стасику пальцем, — ни слова… Ну, ты понял о чем.
— Понял-понял, — кивнул тот. — Не дурак все-таки.
Музыкант поднялся и, шаркая ногами, пошел в прихожую. Все-таки нехорошо мне после вчерашнего, признался он сам себе. Пить вредно, а умирать здоровым — противно… Бред. Жить здоровым — вот чего хотелось бы, да, боюсь, уже поздно. Только хорошие умирают здоровыми.
— Привет, — бросила Иришка, увидев Олега. — Есть хочешь?
— Да нет, не очень.
— У нас что, гости?
— Стасик. Ну, парнишка из Штаба. Помнишь его, он иногда за мной заходит.
— Смутно. Ну ладно. Ты ему, конечно, даже чаю не предложил? Растяпа…
Пока длился этот легкий ритуальный разговор, Иришка снимала дубленку, сбрасывала сапоги. Как, растерянно подумал Музыкант, она ничего не скажет о том, что было вчера? Он готов был, смиренно опустив голову, выслушать все, что она на него обрушит. Но девушка ни словом не обмолвилась о вчерашнем. Спокойно, как будто ничего не произошло, она прошла мимо, легонько коснувшись ладонью его небритой колючей щеки.
— Ты опять как ежик, — улыбнулась Иришка. — Весь в иголках.
Тогда снайпер шагнул вперед, осторожно обнял ее и притянул к себе. Иришка не сопротивлялась.
— Прости меня, — пробормотал Олег.
— Уже простила, — негромко ответила девушка. — В конце концов, это же всего один раз, правда? Ну, носишь ты в себе что-то такое, о чем не можешь даже со мной поговорить, — значит, тебе так нужно было. Значит, и я хоть немного, но виновата в том, что ты даже мне полностью открыться не можешь. Тяжелый ты человек, Олежка.