Только хорошие умирают молодыми
Шрифт:
— Ты уверен? — на всякий случай спросил Музыкант.
— Скорее да, чем нет, — успокоил его Миша. — Да не боись ты, — он выпрямился и хлопнул Олега по плечу широкой тяжелой ладонью, — коли сразу не рвануло, значит, я все правильно отчикнул.
— Вот и отличненько, — потер Доцент ладони друг о друга. — Миша, ты за главного. Установить оцепление, собрать трупы, провести опознание, если удастся. Я пока что в Штаб. Олег, тебя до дома подбросить?
— Останови машину, — велел шоферу Доцент, когда до дома Олега оставалось всего ничего. —
Водитель попытался вяло возразить, пробормотал что-то насчет того, что мало ли кто по улицам шляется после ночной попытки переворота, но штабист даже слушать его не стал. Просто открыл дверь и выбрался наружу, жестом зовя за собой Музыканта. Снайпер последовал его примеру, и через мгновение серебристый джип умчался прочь.
— Люблю я, грешным делом, раннее утро, — сказал Доцент, осматриваясь. — Тихо. Никого нет. Кажется, что все это, — он обвел рукой окрестные дома, — принадлежит тебе. Каждый дом. Каждое дерево. Даже небо.
Олег пожал плечами:
— После Катастрофы меня такое не цепляет. Я боюсь выйти на улицу и узнать, что никого нет не потому, что все еще спят, а именно потому, что никого на самом деле и нет. Все умерли. И я умер. Все, что творилось со мной последние годы, — это всего лишь сон.
Штабист сухо рассмеялся и поправил сползший с горла шарф.
— Глупости говоришь. Такой молодой — и такие глупости. Даже я, старик, и то не боюсь. Что, действительно страшно остаться последним выжившим?
Музыкант промолчал — лишь кивнул. Они медленно пошли по пустынной улице. Только теперь снайпер заметил, что на улице очень холодно. Ночью мерзнуть было некогда, ожидание боя, в который, может быть, вот-вот придется вступить, грело и заставляло кровь бежать быстрее. Теперь, когда все кончилось, февраль торопился напомнить о себе. Олег поежился и втянул голову в плечи, пытаясь поднятым воротником прикрыть уши от покусывающего морозца.
— Что, мерзнешь? — участливо поинтересовался его спутник. — Я тоже. Но меня за ночь так достала эта машина… Бензиновая вонь, все время нужно куда-то мчаться, вступать в какие-то драки… Знаешь, что меня бесит больше всего? — вдруг признался он. — То, что я не понимаю, что происходит. Какой-то мятеж, какие-то горе-террористы с чудовищными замыслами, непонятно кто, кто, не оставляя следов, перебил больше десятка вооруженных людей и сорвал взрыв плотины… Я привык считать, что в нашем городе мы более-менее контролируем все. Имеем представление — хотя бы намеками, хотя бы клочками — о том, кто чего хочет, кто что собирается сделать. И вдруг меня носом тыкают в то, что я, оказывается, абсолютно слеп и со всей дури натыкаюсь лбом на шлагбаум.
— Что, — участливо поинтересовался Олег, — больно стукнулся?
— Больно. — Штабист вдруг остановился и пристально посмотрел на него: — Ты что-то знаешь? Лучше расскажи. Чистосердечное признание — оно, говорят, смягчает…
— Нечего смягчать. — Музыкант, не моргнув, выдержал его взгляд. — Я ни в чем не виноват и ничего не знаю.
— Эх, Олег, Олег… — Доцент попинал носком ботинка подвернувшийся поблизости сугроб и побрел дальше. — Я нутром чую, что есть у тебя какая-то своя игра. И то же нутро мне подсказывает, что нет в этой игре ничего опасного людям, за которых я отвечаю. Только это, честно говоря, и не дает мне схватить тебя сейчас за грудки, шмякнуть спиной о первую попавшуюся стену и потребовать расколоться по-хорошему. Но смотри, я — это я, а Вась-Палыч или Зинаида — совсем другие люди.
— Да в курсе я, в курсе. — Снайпер отмахнулся. — Я понимаю, что ты порой вынужден покрывать меня и при этом совершенно не понимаешь, почему ты обязан это делать.
— Обязан, потому что… — начал было Доцент, но Олег не дал ему договорить:
— Хочешь, чем угодно поклянусь, что никак не наврежу Городу и людям? Ну? Ты только скажи — и я тут же…
— Брось, — устало сказал Доцент, снял очки, извлек из кармана чистый платок и принялся протирать стекла. — Брось. Я это и так знаю, а другие все равно не поверят. Останемся при своих.
— Хорошо, — эхом отозвался Музыкант. — Останемся при своих.
Доцент на перекрестке повернул направо. Олег вяло махнул рукой ему вслед и торопливо зашагал в сторону дома. Утренний морозец заставлял уже не идти — почти бежать. Снайпер едва чувствовал собственные ноги, несмотря на теплые ботинки и плотные брюки. В какой-то момент он осознал, что челюсти выходят из-под контроля, вытанцовывая аритмичный танец и выбивая замысловатую звонкую дробь.
— Да чт-то же эт-то т-такое, — пробормотал Музыкант.
А потом его накрыло. Огненная волна, взметнувшаяся по позвоночнику, жаром обожгла основание черепа, а затем ей вдогонку пронеслась ледяная игла. Стоило немалых сил удержаться на ногах, учитывая почти бессонную ночь и адскую нервотрепку, вызванную угрозой взрыва плотины.
Из полураскрытой двери подъезда высовывалась знакомая морда Флейтиста.
— Давай быстрее, — махнул он лапой. — Холодно…
Музыкант, еле-еле справляясь с предательски дрожащими ногами, заковылял к двери. «Интересно, — подумал он на ходу, — а эту тварь так же скручивает, как и меня? Надо будет как-нибудь поинтересоваться при случае…»
— Поговорим, — сказал крыс.
Не спросил. Именно сказал. Просто поставил перед фактом. Он будет разговаривать с Олегом, потому что ему это зачем-то нужно.
— Как ты узнал, где я живу? — поинтересовался снайпер.
— Это было несложно. — Крыс с шумом втянул воздух и также громко чихнул. — Холодно, Музыкант, — пожаловался он. — Слишком холодно. Я просто спросил одного человека, потом другого, пока очередной мне не рассказал, как тебя найти. Про тебя, оказывается, слышало так много людей. Ты — знаменитость.