Только любовь
Шрифт:
И теперь здесь, в Агеноре, она убедилась в том, что ни на что не годится. Она – плохая волшебница. Снова плохая… Тогда, в Гальдорхейме, ее обвиняли открыто. Теперь, в Агеноре, об этом молчат и старательно делают вид, что жалеют ее, не хотят причинять боль. И если она хочет выжить и жить, то должна подавить чувство острой вины, укротить его, спрятать от всех.
Руни справилась с чувством вины, но тревогу она заглушить не смогла. А потом пришел страх. Страх потери, которую не пережить.
В Круг не раз приходили обычные женщины из Агенора. Одни шли с бедой, веря, что найдут помощь, другие искали предлог посмотреть, как живут маги. Они не смели открыто третировать Руни, но и не любили ее.
– Волшебство – для мужчин. Нам положено просто вести дом, готовить еду и рожать детей, – как-то услышала Руни фрагмент разговора двух женщин. – А эта, жена Ливтрасира, обычная ведьма. И что он нашел в ней?
Ее поразила та злоба, с которой пришедшая это подумала. Зависть… Обида… И тихое бешенство… Нет, эта женщина не собиралась пленять ее мужа, тяжелая жизнь и лишения в ней потушили желание нравиться. Но, восхищаясь всем, что Ливтрасир совершил для их города, женщина думала, что он, великий волшебник, сам пал жертвой чар.
Будь жена Ливтрасира похожа на девушку с яркой лубочной картинки, она бы поверила, что он с ней счастлив, но тощая ведьма с пылающим взглядом совсем не годилась в подруги вождю Агенора. От чистого сердца жалея героя, она могла только молить бога, чтобы он спас Ливтрасира, открыл ему правду, заставил прогнать Руни и создать семью с крепкой красавицей, пышущей жизнью.
Хотя Руни знала, что Эрл посмеется над этой «заветной молитвой», она причинила ей боль, вновь напомнив: она в Агеноре чужая. Любя Ливтрасира, желая ему счастья, жители города были обижены выбором Эрла.
– Уйди, ведьма! – как-то прочла Руни в свитке, заброшенном через окно ее комнаты. – Тебе не место с ним рядом! Герой Агенора возьмет себе в жены одну из волшебниц, родившихся в городе!
Руни сожгла этот свиток.
Однажды в Круг к Эрлу явился беглец из Фирода, прося дозволения жить в Агеноре.
– Моя дочь общается с нечистью,– горько сказал он. – Уже третий месяц ее преследует Дух. Мы бежали из нашего города, чтобы ее не казнили. Я верю, что вы нам поможете.
Им разрешили остаться, а Эрл решил сам посмотреть, что к чему. Они вместе пришли в дом, который сняла семья. Комната девушки была завешана черными шторами, а стол уставлен свечами. Хозяйка, эффектная, совсем не старая, в броском наряде, держалась довольно кокетливо. Увидев, что Ливтрасир не один, она явно опешила.
– Вы не должны были брать с собой женщину, – с приторно-сладкой улыбкой сказала хозяйка, в душе проклиная незваную гостью. – Ей лучше уйти назад в Круг, ведь Дух может ее подчинить. Так же, как мою дочь!
– Не волнуйтесь, я знаю, как с ним обращаться, – спокойно ответила Руни, уже ощутив: здесь какой-то подвох.
Поняв, что добровольно она не уйдет, мать решила позвать свою дочь:
– Иллианта!
И в залу скользящей походкой, похожей на танец, вошла необычная девушка. Она шла, словно не видя вокруг ничего. Потом вдруг замерла в самом центре, напротив стола со свечами, закинула голову и засмеялась гортанным воркующим смехом. Ее странно-узкое платье из переливчатой ткани казалось прозрачным.
– Ах, мама, он снова пришел ко мне, этот неведомый дух! – начала Иллианта, прогнувшись всем телом. – Он мне говорил, что он хочет…
Она хорошо отыграла задуманный матерью фарс, эта девочка. Страстные вздохи, бесстыдные позы, двусмысленность реплик… А Руни увидела то, что всегда было скрыто от глаз посторонних.
Ненужный ребенок, мешающий матери и не способный найти настоящих друзей… Град упреков, невидимый плач, чувство, что недостойна общаться с другими… Что очень глупа, некрасива, застенчива… Боль от насмешек ровесников…
Как-то, на празднике, стоя одна в уголке и не зная, куда себя деть, взяла в руки бокал с вином… Выпила все, в знак протеста… И вдруг совершилось волшебное чудо! Исчезла извечная робость, ушла неуверенность… Она уже не была серой мышкой, она теперь стала принцессой! Она разбивала сердца! Второй… Третий бокал… И когда кто-то, выведя в сад, начал жарко шептать ей о том, что она – совершенство, девчушка забыла про все…
Мать не осудила падения, она простила ее, а потом… Потом вдруг предложила опять повторить то, что было, но только с другим… А знакомый бокал совершил свое чудо: она вновь была королевой, она могла все! Ее жизнь обрела новый смысл, превратившись в триумф!
Мать теперь была ласкова с ней… Правда, вскоре вино потеряло волшебный эффект, но на помощь пришли золотые кристаллики…
– Хватит, пора прекратить этот фарс, – неожиданно резко сказал Эрл, вставая. – Идея сослаться на Духа вполне остроумна, но здесь, в Агеноре, и так слишком много борделей!
В ответ Иллианта опять закатилась пронзительным смехом, (она полагала, что ей говорят комплименты) а мать возмутилась:
– Вы нас оскорбляете!
Больше они не встречались, но Руни запомнила вечер надолго. Она жалела несчастную девочку, но не могла не признать, что ей стало тревожно. Наивная смесь беззащитности с явным распутством задела какую-то тайную струнку в душе Эрла, вызвав особое чувство.
Сама Иллианта соперницей быть не могла, даже если осталась бы в городе. (Мать увезла ее сразу, решив, что их план провалился.) А Руни впервые представила, что может выйти, когда вместо девочки, напрочь утратившей чувство реальности, в жизнь Ливтрасира войдет незнакомая женщина. Та, о которой мечтают обычные жители города: очень красивая, умная, полная радости, без всяких там глупых принципов, не позволяющих брать то, что хочется… Ей стало страшно.