Только мать
Шрифт:
Она была одета, причесана и оставалось лишь коснуться губ помадой, когда в дверь позвонили. И впервые за восемнадцать месяцев она услышала такой сладкий звук ключа, который зашуршал в двери еще прежде, чем отзвенел звонок.
– Хэнк!
– Мэгги!
И больше они ничего не могли произнести.
Миновало столько дней и месяцев, столько новостей сложилось в невероятные груды, столько всего надо было сказать...
Она успела подумать об этом, прежде чем его рука дотронулась до нее и в одно мгновение пересекла пропасть шириной в восемнадцать месяцев. Они продолжали молчать, но теперь им не нужны были слова. Они были вместе, они были одним человеком, и этого было достаточно.
– А где малышка?
– Она еще спит. Она вот-вот проснется. Но в этих словах не было нетерпения. Голоса звучали так, словно войны и разлуки более не было. Маргарет подняла с пола его шинель и повесила в шкаф. Она прошла на кухню посмотреть, как запекается мясо, а он один стал обходить комнаты, вспоминая и возвращаясь в свой дом. Она нашла его у детской колыбельки.
Она не видела его лица, да и не было в том нужды.
– Я думаю, что ее можно разбудить, - Маргарет откинула одеяльце и подняла на руки белый сверток. Веки девочки дрогнули и сонные карие глаза лениво открылись.
– Привет, - осторожно произнес Хэнк.
– Привет, - ответила девочка. Конечно, Мэгги писала ему, но самому услышать... Он повернулся к Маргарет.
– Она на самом деле...
– Конечно, она все может, дорогой, - но не это важно. Она может делать и все то, что делают самые обыкновенные глупые и даже отсталые дети. Посмотри, как мы ползаем!
Маргарет перенесла девочку на большую кровать.
Несколько секунд Генриетта лежала смирно и с опаской смотрела на родителей.
– Ползти?
– спросила она, наконец.
– Конечно. Твой папа никогда этого не видел.
– Тогда поверни меня на животик, - сказала девочка.
– Ой, конечно же!
– Маргарет перевернула девочку на живот.
– В чем дело?
–
– Я думал, что они сами переворачиваются.
Маргарет не заметила перемены в тоне Хэнка.
– Этот ребенок, - сказала она, - делает то, что пожелает.
Глаза Хэнка помягчели, когда он увидел, как его дочка ползет по кровати.
– Ах, ты хитрюга!
– засмеялся он.
– Знаешь, на кого она похожа? Ты когда-нибудь видела бег в мешках, что устраивают на пикниках? Да развяжи ты ей руки!
Он наклонился, чтобы развязать бант, которым мешок был завязан на ее шее.
– Я сама, милый, - сказала Маргарет.
– Не упрямься, Мэгги, - возразил Хэнк.
– У тебя это первый ребенок, а у меня было пять младших братьев.
Он развязал бант и хотел вытащить наружу ручку.
– Давай, не упрямься, - приговаривал он.
– А то все подумают, что ты червячок, а не девочка, которая уже скоро будет ходить.
Маргарет стояла рядом и улыбалась.
– Скоро ты услышишь, как она поет, - произнесла она.
Его пальцы потянулись погладить плечо девочки, но вдруг он понял, что руки у нее нет - под кожей плеча он почувствовал мышцы, которыми ребенок пытался помочь себе ползти.
Его жена стояла рядом и говорила:
– Она уже научилась петь "Джингл-беллз". Левой рукой он провел по другому боку и дальше туда, где должна была быть нога...
– Мэгги, - сказал он, убирая руки. В горле его пересохло. Он говорил очень медленно. Голова кружилась, но он должен был спросить, чтобы не счесть себя сумасшедшим.
– Мэгги... почему ты... почему ты мне не сказала?
– Что сказать тебе, милый?
– голос ее звучал, как извечно звучит голос женщины, которой приходится объяснять мужу какую-то элементарную истину.
Неожиданная вспышка ее смеха прозвучала естественно и обычно:
– Неужели она мокрая? А я и не заметила?
Она не заметила.
Он гладил тело дочки - нежное, маленькое тело, лишенное конечностей. О Боже! О всемогущий Боже!
– Его голова затряслась и мышцы гортани сжались в неудержимом пароксизме истерии... он не мог отнять ладонь от тела дочки... О, БОЖЕ!
ОНА НЕ ХОЧЕТ ВИДЕТЬ...