Только мои грёзы
Шрифт:
Слуга, худой и хмурый, поставил поднос на стол и с сомнением посмотрел на девушку, лежавшую на диване.
— Принесите ей какой-нибудь халат, Джексон. Она должна снять всю эту мокрую одежду.
— Да, сэр.
Слуга повернулся, чтобы уйти. Мин сказала слабым голосом:
— Со мной все будет хорошо. Отвезите меня обратно в Шенли. Я не хочу вас беспокоить.
Хозяин ответил:
— Вы нас не беспокоите. Правда, Джексон? Мы с Джексоном скучали сегодня вечером. Мы рады оказать первую помощь жертве происшествия на воде, особенно если это молодая, очаровательная леди, правда, Джексон?
Он шмыгнул носом:
— Да, сэр.
Но, уходя, он скривил губы в неприятной, подозрительной улыбке. Что могла делать молодая женщина в реке в такой час и как она там оказалась? Этот вопрос в другой форме поставил перед ней и хозяин.
— Вот, выпейте кофе с коньяком… и потом расскажите мне о том, что произошло.
Мин приподнялась, опираясь на локоть, и отхлебнула кофе. Теплота его была очень приятна. Но девушка продолжала дрожать и чувствовала себя странно — кружилась голова. Она откинулась на подушки и, стараясь быть вежливой, сказала:
— Большое вам спасибо, мистер… мистер…
— Я — Беррисфорд, Джулиан Беррисфорд.
И это было последнее, что Мин услышала, перед тем как снова лишилась чувств. Это имя все звучало и звучало в ее голове, пока она не перестала видеть красивую, ярко освещенную библиотеку. Она погрузилась во тьму с этим именем. Джулиан Беррисфорд. Джулиан… Джулиан… Джулиан…
Глава 3
Примерно через час Джулиан Беррисфорд сидел один в библиотеке у открытого окна и смотрел на освещенный луной ночной пейзаж. Он с удовольствием вдыхал аромат цветов, принесенный легким ветерком из сада. Он любил это место, с тех пор как много лет назад, как раз перед войной, купил это имение. Сейчас цена имения в Шенли очень возросла. Но возросли и расходы по его содержанию, а его личные доходы убавились. Из-за тяжелых налогов ему, как многим людям его возраста, стало трудно содержать такое имение. Когда он служил в Корее, то часто думал, какие улучшения сделает здесь, когда вернется. Надо было перестроить старую часть дома, многое переделать в комнатах Клодии, для себя устроить теннисный корт, построить на реке новую купальню.
Сейчас он с сожалением вспоминал все эти мечтания, согревавшие его на Корейской войне. Вспоминал, какие письма, полные волнующих проектов, писал он Клодии. Он уже не вспоминал чувство счастья, захватившее его, когда он писал ей эти письма. Он жил в придуманном раю и был счастливым глупцом. А теперь… Он отвернулся от окна и положил руку на голову лабрадора, неподвижно сидевшего перед ним и смотревшего на него своими спокойными желтыми глазами.
— Ну, все это — давние дела, старина Фрисби, — заговорил он вслух с этим своим неизменным другом. — То была другая жизнь, а тебя тогда еще и на свете не было, и Бог знает почему я был на свете. Иногда я думаю, что лучше бы ничего и не начиналось.
Лабрадор завилял хвостом, постукивая им по полированному полу. Джулиан засмеялся и стал расхаживать по библиотеке. Лабрадор бесшумно следовал за ним.
Потом хозяин остановился, поднял глаза и нахмурился. Он продолжал разговаривать сам с собой:
— Ну, и какого дьявола я взял эту девушку сюда, а не отправил ее в больницу? Я что, спятил? По-моему, и Джексон так думает. И доктор Бишоп. А ты как думаешь, Фрисби, я спятил? Или просто дело в том, что она была такая несчастная и беззащитная? Да, она была такой несчастной, и я не знаю даже ее имени… Но я не мог бросить ее в таком состоянии.
Да, у него не хватило черствости позволить, чтобы ее доставили в местную больницу, неизвестно под какую опеку. Он всегда так глупо жалел обиженных, пострадавших, заблудившихся. Еще в детстве он приносил домой больных и бездомных животных, несмотря на негодование мамы или няни. Да и Фрисби был из таких. Он не походил на породистых собак, с которыми Джулиан в свое время охотился. Фрисби нашел садовник в роще, с лапой в капкане, истощенного, несчастного, блохастого щенка. Никто не знал, чей он. Джулиан, только что вернувшийся из Кореи, взял к себе и выходил щенка. Фрисби и теперь слегка прихрамывал на ту лапу, но вырос в хорошую, большую собаку, став хозяину верным другом.
Еще был корейский ребенок, лет двух, без родителей, отчаянно плакавший и обреченный на гибель. Сам Джулиан тогда повредил ногу и страшно устал, но ребенок плакал и протягивал к нему руки. Он подобрал его и нес до следующей деревни, где передал его какой-то заботливой, доброй женщине.
Джулиан непроизвольно посмотрел в сторону комнаты, где доктор только что оставил неизвестную на попечение медицинской сестры, которой было хорошо заплачено за сверхурочную работу. По диагнозу доктора Бишопа, у незнакомки начиналась пневмония.
— Так вот оно что! Теперь я понял! — пробормотал вдруг Джулиан. Эта девушка, которую он не оставил на произвол судьбы, чем-то напоминала ему корейского ребенка, глазами или черной челкой на лбу. Она выглядела такой хрупкой и беззащитной, когда он перенес ее наверх, после чего мрачный Джексон снял с нее промокшие одежды и укрыл одеялом.
— Не хмурьтесь, Джексон, — сказал Беррисфорд. — Мы ведь оба женатые люди, не так ли? Правила хорошего тона ни при чем, когда девушка больна и нуждается в помощи.
Джексон ничего не ответил и пошел вниз за горячей водой, а Джулиан остался сидеть рядом с девушкой, Глядя на ее красивые длинные черные ресницы и бледные щеки. Что сталось потом с тем корейским ребенком?
— У меня ведь огромный дом, много пустых комнат, есть слуги. Уход за ней здесь будет лучше, чем в больнице. Пусть это дитя останется здесь, пока не поправится настолько, что сможет рассказать о себе. И тогда я извещу ее родных, — сказал он доктору.
По счастью, Бишоп смог найти медсестру. Это хотя бы положит конец молчаливому неодобрению этого болвана Джексона.
В тот вечер Джулиан чувствовал себя беспокойно. Ему не давали покоя мысли о жизни. Плохо, что он не позаботился о профессии. Служба добровольцем в американской армии ему нравилась. Но после Кореи он не мог ее продолжать и вернулся в издательский бизнес дяди. Дядя Филипп собирался в отставку в будущем году, и тогда Джулиан станет управляющим фирмой «Камлидж и К». Но это его не очень влекло.
Многие воевавшие мужчины также не нашли прочного места в гражданской жизни. Или все дело в его страшном разочаровании в браке?