Только никому не говори. Сборник

Булгакова Инна

— Ужас, — повторил старый друг. — На тебя ведется охота. А ты… идиотская беспечность, даже дверь не запираешь.

— Специально. Яиду навстречу с нетерпением.

— Кому навстречу?

— Не знаю.

— А вдруг это маньяк? Хочешь стать трупом?

— Ну, это мне все равно.

— Все равно? Так любил ее?

— Да.

— И как внезапно все у вас началось.

— Да.

— Тебе не кажется это странным?

— Что именно?

—

Это наваждение.

— Это не наваждение. Наверное, это было всегда, просто я не понимал.

— Егор, очнись, она же мертвая. Поезжай куда-нибудь, развейся, давай я тебе устрою…

— Не хочу.

В сумерках без лиц (голова Романа на фоне раскрытого окна — вечернего небесного огня) разговаривать хорошо и вольно.

— Что же это происходит? — воскликнул Рома с силой. — Заворожила, околдовала… ведьма.

— Ну, ты, помолчи!

— Ведьма… и продолжает. Все эти штучки — с того света. — Он нервно рассмеялся. — Шучу, конечно.

— Все реально, Рома. Сумка висела на крюке в нише.

— В нише? В какой нише?

— Между вторым и третьим. А внизу слышались шаги. Одновременно, понимаешь? Увидел сумку и услышал… Да, вспомни, Ромочка, когда мы бежали на Сонин крик, ты ничего в этой нише не заметил?

— В каком смысле?

— Как будто шевеление в глубине.

— Не заметил. — Рома явно затрепетал. — Ты считаешь, там убийца переждал, пока мы…

— Мужчина в нишу не поместится, ну, если очень маленький и тоненький.

— Ага, злобный карлик или нежная фея.

— Ром, ты близок к Неручевым…

— Боже упаси!

— Самый близкий сосед — через стенку. Вот на твой взгляд, что это была за семья?

— С большими странностями семейка. Все трое. Про цыганку сам знаешь, ее весь Мыльный боялся. И муж все это терпел — крупный ученый, международного класса — все терпел. Это не странно? Да и сам он… всегда появляется вдруг, бесшумно, замечал? Глаза ледяные, пустые. Ну, если всю жизнь общаться с пациентами… — Рома замолчал в раздумье.

— Ты сказал: «все трое», — напомнил Егор.

— Разве? Оговорился. Соня… впрочем, я на нее и внимания-то особого не обращал. Красавица, конечно, но не в моем вкусе, детсадом отдает, прости, слишком наивна, слишком ребенок.

Егор жадно вслушивался в его интонацию, равнодушную, даже добродушную. Друг детства. Счастливчик, теоретически больше всех годится на роль…

— Ребенок? — переспросил он. — У нее был мужчина.

— Не знаю, что у вас с ней было…

— Того, о чем ты думаешь, не было.

— Серьезно? Так какого ж ты… а, понятно, сохранил репутацию.

— Не сохранил, как видишь. Противно. Самому на себя. Но меня это очень волнует.

— Жорка, ты — «рыцарь бедный»,

честное слово! Кого теперь волнует потеря девственности.

— Меня волнует убийство.

— Ты считаешь, есть какая-то связь…

— Не исключено.

— Намек понял. — Рома улыбнулся милой своей мягкой улыбкой. — Яведь слабак, Жорка, не спорь, только тебе признаюсь. Меня волнуют женщины эмансипированные, не школьницы. А Соня — как будто сама невинность… что ж, я ошибся, она была дочерью своей матери.

— Ты помнишь ее глаза?

— Еще бы. Очи черные. Говорю же — ведьма, дочь своей матери. В Аде чувствовался огонь и очень сильный.

— Герман Петрович утверждает, что за девятнадцать лет они ни разу не поссорились.

— Не знаю, не подслушивал.

— Ну, невольно мог что-нибудь засечь… стены у нас не капитальные.

— Скандалов не помню, мата не помню. А сейчас вообще тишина, как в склепе. Тебя интересуют отношения Германа с Адой?

— Да. А также его отношения с дочерью.

— Ну, старик и поздний ребенок… оберегал, дрожал над ней, ясно. А вот с Адой… рассуждая теоретически: где страсть, эротика, деньги — там может быть все что угодно, вплоть до преступления.

— Герман Петрович гулял по Петровскому бульвару, — сказал Егор задумчиво. — И у него ключи от квартиры.

— Он мог по-тихому войти, но никак не мог выйти, — возразил Рома. — Он отнюдь не карлик.

Стало совсем темно, лишь уличный фонарь распространял слабый рассеянный свет сквозь листву, и зеленовато мерцала первая звезда — одинокая Венера. Егор сказал глухо:

— Кто-то предупреждает меня. О чем? Если расстреляли невинного, то где-то существует убийца. Как он существует? Как он вообще может существовать? Руки в крови, ты понимаешь, кровь кричит…

— Егор! — закричал Рома. — Успокойся!

— Я спокоен. Я найду его. И не буду связываться с так называемым правосудием. Своими собственными руками…

Протяжно заскрипела дверь черного хода, шаги, силуэт на пороге, Рома грохнулся на пол. Послышался голос:

— Егор, ты дома? Что в потемках сидишь?

— Дома, — он протянул руку, включил ночник.

Серафима Ивановна стояла в дверях, журналист лежал навзничь, неподвижно возле стола.

— Что это с ним?

— Ожидал натурального призрака. Я и сам струхнул… Ром, вставай, перед дамой не позорься.

— Да он в обмороке!

— Как бы не так! — Рома сел, прислонясь к креслу. — Здорово разыграл?

— Разыграл! — проворчала старуха. — Мужчины называются. Верите, ни разу не пожалела, что замуж не пошла. Так вот, у наших подъездных дам алиби нет ни у кого.