Только один год. Лишь одна ночь (сборник)
Шрифт:
– Мне надо идти! Срочно! – ору я из тоннеля.
Тишина. Потом включается интерком.
– Пожалуйста, не двигайтесь, – приказывает мне по-французски бесплотный голос.
Меня отвозят на каталке обратно вниз, оставляют ждать. Уже больше двенадцати.
Я жду. Я вспоминаю больницы, вспоминаю, почему именно их ненавижу.
И жду. Я – адреналин в инертной среде: я – гоночная машина, застрявшая в пробке. Я достаю из кармана монетку и принимаюсь перекатывать ее по костяшкам пальцев, в детстве меня научил этому саба. Фокус срабатывает. Я успокаиваюсь, и еще несколько недостающих кусочков пазла встают на свои места. Мы вместе приехали в Париж. Мы сейчас
Белая комната. Она в ней, ждет меня.
Я оглядываюсь. В больницах палаты далеко не белые, как думают люди. Они бежевые, серо-коричневые, розовато-лиловые: эти нейтральные тона призваны сглаживать сердечную боль. Я бы все отдал, чтобы оказаться сейчас в той действительно белой комнате.
Через какое-то время возвращается врач с улыбкой на лице.
– Хорошие новости! Субдурального кровотечения нет, только сотрясение. Как память?
– Лучше.
– Хорошо. Подождем полицейских. Они примут показания, после чего я отпущу вас к вашей подруге. Но не переутомляйтесь. Я напишу вам назначения по уходу на бланке, но только на французском. Может быть, кто-нибудь сможет вам перевести, или найдем английскую или голландскую версию в Сети.
– Ce ne sera pas n'ecessaire [7] , – говорю я.
– О, так вы говорите по-французски? – спрашивает он на этом же языке.
Я киваю.
– Воспоминания вернулись.
– Хорошо. Остальное тоже вспомните.
– Значит, можно идти?
– Вас кто-нибудь должен забрать! И надо составить заявление в полицию.
Полиция. На это несколько часов уйдет. Да мне и сказать им нечего. Я снова достаю монетку и начинаю перекатывать по костяшкам.
– Не надо полиции.
7
В этом нет необходимости (фр.).
Врач наблюдает за прыгающей монеткой.
– У вас проблемы с законом? – интересуется он.
– Нет, дело не в этом. Мне надо кое-кого найти, – отвечаю я. Монетка со звоном падает на пол.
Доктор поднимает ее и подает мне.
– Кого найти?
Может, он спросил, даже не задумавшись; но мой израненный мозг машинально выдает ответ. Или, может, это потому, что туман начал подниматься, оставив за собой ужасную головную боль. Но имя оказывается у меня на языке, как будто я повторял его непрестанно.
– Лулу.
– Ах, Лулу. Tr`es bien! [8] – Врач хлопает в ладоши. – Давайте же позвоним этой Лулу. И она за вами приедет. Или мы сами привезем ее сюда.
Объяснять, что я не знаю, где она, слишком трудно. Я лишь помню, что она ждет меня в белой комнате, и ждет уже давно. У меня есть такое ужасное чувство, что проблема не только в том, что я попал в больницу, есть что-то еще.
– Мне надо идти, – не сдаюсь я. – Если я не пойду сейчас, потом может быть слишком поздно.
8
Прекрасно! (фр.).
Доктор бросает взгляд на висящие на стене часы.
– Еще даже двух нет. Время не позднее.
– Лично я могу опоздать – могу. Как будто то, что должно случиться, еще не случилось.
Врач смотрит на меня целую минуту. Потом качает головой.
– Лучше подождать. Еще несколько часов, и к вам вернется память, тогда вы ее найдете.
– У меня нет нескольких часов!
Интересно, может ли он держать меня тут против моей воли. Интересно, есть ли у меня в этот момент хоть какая-то воля. Но нечто тянет меня вперед, сквозь дымку и боль.
– Мне надо идти, – настойчиво повторяю я. – Немедленно.
Врач вздыхает.
– D’accord [9] . – Он подает мне кипу бумаг, говорит, что ближайшие два дня я должен отдыхать, ежедневно промывать рану. Нить, которой наложены швы, рассосется сама. Он вручает мне маленькую карточку. – Это визитка полицейского. Я скажу ему, что вы завтра с ним свяжетесь.
Я киваю.
– Вам есть куда пойти? – спрашивает он.
В клуб к Селин. Я называю адрес. Станцию метро. Это легко вспоминается. Я и найти его могу.
9
Ладно (фр.).
– Хорошо. Идите в бухгалтерию, вас выпишут, и можете идти.
– Спасибо.
Врач дотрагивается до моего плеча, напоминая не перенапрягаться.
– Мне очень жаль, что вам пришлось пережить такое в Париже.
Я поворачиваюсь к нему. У него на груди висит бейдж, у меня перед глазами плывет уже не так сильно, так что я могу прочесть его имя. Доктор Робине. И хотя я стал нормально видеть, день все равно кажется мутным, но меня заполняет такое чувство… Оно неявное – не то чтобы счастье, но некая уверенность, как будто ты ступил на землю после того, как долго был в море. Я понимаю, что кем бы ни была эта Лулу, между нами в Париже произошло нечто такое… как антоним несчастья.
Два
В бухгалтерии приходится заполнить несколько тысяч формуляров. Когда спрашивают адрес, возникает проблема. У меня нет адреса. Уже давно. Но меня отказываются отпускать, пока я его не назову. Поначалу я думал дать им координаты Марйолейн, нашего семейного юриста. Яэль попросила ее взять на себя важную почту, приходящую на ее имя, и, как я вспоминаю, с ней я должен был сегодня встретиться. Или завтра? Или теперь уже вчера? В Амстердаме. Но если к ней придет счет на оплату больничных услуг, Яэль сразу же об этом узнает, а с ней я объясняться не хочу. Но и оставлять все без объяснений не хочу, в случае, если она ничего и не спросит, что более вероятно.
– Можно, я дам адрес друга? – спрашиваю я.
– Мне все равно, хоть английской королевы, мне главное, чтобы было куда счет отправить.
Могу дать адрес Бруджа в Утрехте.
– Секундочку, – говорю я.
– Не спеши, mon ch'eri [10] .
Я опираюсь на стойку и начинаю рыться в записной книжке, пролистывая множество страниц с адресами людей, с которыми познакомился за последний год. Куча имен, которых я даже не помню, которые я забыл еще до того, как получил по голове. Есть, например, такая запись: «Не забывай про пещеры в Матале». Пещеры я помню, как и девушку, которая это написала, но забыл, почему должен хранить это в памяти.
10
Дорогой (фр.).