Только по любви
Шрифт:
Рывком он перекатился на нее, прижимая ее бедра своими длинными ногами. Схватив жену за предплечья, он проскользил пальцами вверх, чтобы придавить ее запястья к матрацу рядом с лицом Изабель, при этом обращаясь осторожно с травмированным пальцем. Он протолкнул свое колено между ее коленями и развел ноги Изабель, придавив ее своей грудью, впитывая мягкость ее груди, трепет ее живота. Жар, который шел от ее кожи, бросил его в сильную дрожь с головы до пят.
Он ожидал, что она будет бороться, задыхаться и угрожать, пока не станет умолять. Он думал заставить ее лежать неподвижно, признавая его право лежать рядом с ней, если не больше.
Этого не произошло.
— Ты
— Дождь, — с трудом вымолвил он, — и долгая поездка почти впустую. — Он не мог разжать челюсти больше, иначе его зубы начинали стучать. Он чувствовал, что весь дрожит, почти болен. Это был не просто холод, внезапно понял он, а последствия опасности, сильная пульсация крови, которая осталась после того, что произошло. Как и с безумием битвы, в ее центре была потребность противостоять страху, отрицать человеческую слабость, человеческую смерть.
Он хотел рассказать Изабель, что он видел, чтобы облегчить словами вину за то, что не смог предотвратить беду. Объяснить, что он не имел отношения к конечному исходу, и услышать, что она освобождает его от ответственности. Это было невозможно. Начав, он не смог бы остановиться. Кроме того, ей не нужно держать в уме такой ужас, если он сможет сдержаться.
Вместо этого он ее поцеловал, нуждаясь в теплых глубинах ее рта, ее сладкой готовности и еще более сладком прерывистом дыхании. И чудо из чудес, она встретилась с ним губами, открылась ему, впустила его язык в свое драгоценное тепло.
Внезапно он стал жадным, алчным зверем, который не мог прижаться к ней достаточно сильно, не мог до конца наполнить руки ее телом, его мягкостью, ее влагой и исходящим теплом. Она стонала, извивалась в его объятьях, такая же дикая в своем желании, как и он. Они сошлись, задыхаясь, сжимая руки, скользя по холмам и впадинам, ныряя в чувствительные долины, исследуя губами и языком с бездумным намерением. Они катались по кровати, их ноги были сплетены. Он передвинулся, чтобы поднять ее над собой, и посадить на свою вставшую плоть, подставив руки под ее бедра, побуждая ее, молча требуя ее окружения. Она приняла его, немного задыхаясь от глубины его проникновения. Затем она выгнулась, опускаясь на него еще больше, закрыв глаза, с низким гортанным звуком удовлетворенного желания.
Он поднял голову и верхнюю часть тела, нашел ее грудь с отчаянным голодом. Сосок был таким сладким на его языке, такой нежный кусочек. Он сосал его, скользя руками по ее ребрам, чтобы прижать ее ближе для своего удовольствия. Она слегка покачивалась на нем, затем сильнее, и еще сильнее, пока он не вынужден был отпустить ее, чтобы она могла двигаться свободнее.
Тогда она наклонилась вперед, покачивая густым, сладко пахнущим занавесом своих волос. Он чувствовал, как их концы хлещут по его лицу, как она крепко вцепилась руками в его плечи, сжимая кости под ними, когда скользила в горячей влаге, которая текла из нее потоком. Он выгнулся к ней, врезаясь вверх, устраиваясь так крепко в ней, что он чувствовал биение ее сердца, чувствовал ее быстрое, тяжелое дыхание, чувствовал дрожь глубоко внутри нее. Он чувствовал быстрое течение ее крови, ее жизни и был безумно рад.
Внезапно она напряглась, держа его твердой хваткой наездника, сильнее, чем он мог представить, торжествующая в своем обладании. Он дал ей то, что она хотела, его неподвижность, его принятие. Дал ей это, пока она не вздохнула, пока не расслабилась и не упала ему на грудь.
Тогда он повернулся вместе с ней, подняв ее колени, чтобы полностью подогнать под себя, когда взял ровный ритм, такой же бесконечный, как и дождь, который лил с крыши и стекал во двор конюшни. Он взял ее, проникая в нее, подгоняя ее под свою форму, наслаждаясь ее жаром, ее принятием, которое ничего не утаивало. И все же он боролся каждым мускулом, твердым, как камень; твердым, как сталь, намерением; каждой йотой своей воли, ожидая, нуждаясь в том, чтобы она сдалась.
Ее глаза широко раскрылись, и она посмотрела в его лицо, когда ее тело напряглось снова, содрогаясь перед ним, вокруг него, втягивая его глубже. Он удвоил усилия, заставляя их обоих кружиться в безумии до того мига, когда их больше не было двое, а только одно целое. Она была его, он — ее, хотела она его или нет. Она не будет спать отдельно от него, не будет избегать его, не будет, не сможет, никогда…
Если только…
Если только он будет вынужден отпустить ее.
Позднее, когда он лежал потрясенный в полудреме с Изабель, прижатой к изгибам его тела спиной, так что ее ягодицы упирались ему в низ живота и ее грудь лежала в его руке, обутые в сапоги ноги протопали в его сны. Он не мог пошевелиться, хотя знал, что предвещал этот звук. Он был охвачен почти суеверным страхом от того, как все происходило, фаталистическим повиновением воле его Бога и его короля.
Так и должно было быть. Он знал это с самого начала, боролся с этим со всей своей силой и волей, но бесполезно. Конец был там, в начале.
Проклятие Трех Граций настигло его.
Дверь комнаты с грохотом открылась, ударившись о стену за ней. Изабель вскрикнула, села. Она отодвинула балдахин одной изящной рукой, держа простыню у груди. Она была взъерошена, прелестна с волосами, струящимися вокруг нее, завиваясь на одном плече и сияя в утреннем свете, который пробивался через окно, в то время как ее грудь поднималась и опускалась вместе с быстрым дыханием.
Рэнд вспомнил на мгновение распущенные волосы Жюльет, запятнанные кровью, которые сверкали в свете факела. Отгоняя этот образ, он сел в кровати, подтянул колени к себе и натянул на них свою часть простыни.
Комната наполнилась вооруженными воинами в кольчугах и с алебардами. Они протопали внутрь, разбились и заняли позицию с обеих сторон двери. Между выстроившимися воинами прошло трио дворян. Среди них были Грейдон и Хэнли. Им предшествовал Мак-Коннелл, единокровный брат Рэнда, его лицо выражало боль, почти скорбь, когда он остановил свой взгляд на нем.
— Вставай, брат, и оденься, — сказал он, выходя вперед и останавливаясь меньше чем в ярде от кровати, положив руку на рукоять меча. — Мне жаль приносить дурные известия, но тебя приказано немедленно доставить в Тауэр.
— Нет, — прошептала Изабель, ее взгляд перебегал с мужчины на мужчину, как будто она не могла понять смысл их присутствия.
— Указ подписан собственной рукой и скреплен печатью Генриха, леди Изабель. Вот он, если хотите увидеть его.
Она вытянула руку тотчас же. Это был смелый жест, подумал Рэнд, для женщины, лежащей едва прикрытой в комнате, полной воинов, которые притворялись, что смотрят прямо перед собой, но украдкой бросали взгляд в ее направлении. Тем не менее ее взгляд был надменным, держалась она столь же величественно, как если бы была одета в бархат, вышитый драгоценностями. Взяв тяжелый пергамент, она пробежала глазами вниз по близко расположенным строчкам, легко разбирая латинские фразы. Цвет сошел с ее лица. Она закрыла глаза и снова посмотрела вверх только спустя мгновение: