Только позови
Шрифт:
Теперь все это было в прошлом. По утрам все дольше не гасили свет в палатах, и все раньше зажигали его по вечерам. Лэндерс подолгу сидел на застекленном балкончике, уныло раскладывая пасьянс или пытаясь читать, и глядел, как зажигают свет на соседних балкончиках и напротив, в другом крыле корпуса.
В утренних обходах непременно участвовал его заклятый враг Хоган. Лэндерс выпрямившись сидел на стуле, как и подобает дисциплинированному служаке. Но майор Хоган безошибочно читал в его взгляде нескрываемую враждебность
Неудивительно, что Лэндерс шел сейчас к полковнику взвинченный и кипя от злости. Ради такого случая ему выдали форму и приставили конвойного.
Хотят наказать, чтобы другим неповадно было? Ему терять нечего. Пусть хоть расстреливают.
Полковник Стивенс сразу почувствовал, как задиристо настроен Лэндерс, бесцеремонность сержанта покоробила его. Уинч мог бы образумить своего подопечного. Парень нацепил к тому же все колодки, включая «Пурпурное сердце» и «Бронзовую звезду». Полковник Стивенс и без того переживал из-за своего возраста и службы в тылу. Он был раздосадован сверх всякой меры.
Стивенс намеревался объявить Лэндерсу, что по его делу выявлены смягчающие обстоятельства и учтено его безупречное поведение в прошлом. После разговора с Уинчем он хотел даже обойтись без разжалования. Вместо этого он начал коротко и сухо, гораздо строже, чем предполагал:
— Ну-с, что вы можете сказать в свое оправдание?
Как только Лэндерс вошел в приемную и увидел массивную, как каменное изваяние, фигуру главного уорент-офицера Джека Александера, храбрости в нем порядком поубавилось.
Уорент-офицер выглядел громадиной, даже сидя. Потом он поднялся. Лэндерс подумал, что такого высоченного дяди он и не встречал. От ледяного взгляда его водянистых голубоватых глаз холодело в животе. Квадратная голова сидела неподвижно, но тяжелая выступающая челюсть вот-вот, казалось, куснет Лэндерса и пойдет отхватывать кусок за куском. Необъятная застывшая физиономия была непроницаема, так же как пустые глаза и безгубый рот, до последней степени непроницаемости. Для Александера ровным счетом ничего не значило, что ты был на фронте, прошел огонь и воду. Вся жизнь этого службиста была непрекращающейся войной, а война — естественным состоянием человеков.
Лэндерсу показалось, что всем своим ничего не выражающим видом Александер как бы говорит: держись, сопляк ты недоношенный, птенец желторотый, хоть держись бойцом, как бы оно ни повернулось. Но говорил только вид, сам же Александер едва ли пять слов процедил.
Лэндерс знал его в лицо, не раз видел на территории госпиталя и на наградной церемонии, но никогда не представлял его таким здоровенным и неприступным.
В последний момент, перед тем как открыть дверь в кабинет полковника, Лэндерс усилием воли собрал остатки мужества, стараясь не упустить то, что внушил
Он-то и повлиял на его первый же ответ полковнику, а может, и на все остальные.
— Ничего, сэр, — отчеканил он, вытянувшись в положении «смирно». — Мне нечего сказать.
— Вольно! — сказал Стивенс. — Вам должно быть известно, — продолжал он язвительно, но уже несколько мягче, — что майор Хоган выдвинул против вас обвинения по четырем пунктам.
— Так точно, сэр.
— Насколько я могу судить, майор Хоган имел для этого достаточные основания, не так ли?
— Совершенно верно, сэр, имел, — сказал Лэндерс твердо, порадовавшись про себя, что в кабинете нет Джека Александера. При нем было бы куда труднее.
— Вы набросились на офицера с кулаками, ударили его, завязали драку в рекреационном зале в присутствии двух десятков свидетелей. Когда майор Хоган сделал вам замечание, вы обругали и оскорбили его, к тому же угрожали силой. Затем вы сбежали и пять суток пробыли в самовольной отлучке.
— Все правильно, сэр.
— И вам нечего сказать?
— Нечего, сэр.
— Ни единого слова в свою защиту?
— Да, сэр, ни единого, — упрямо повторил Лэндерс. Самый подходящий момент выразить сожаление. Он не воспользовался им. Ему не хотелось приносить извинения. Он кипел от злости на вопиющую несправедливость. Его сейчас не остановил бы и Джек Александер, будь он тут.
— Я могу умыть руки и предоставить событиям развиваться естественным путем, — нажимал полковник. — Тогда вы предстанете перед военным судом, и вас наверняка приговорят к тюремному заключению сроком от трех до шести месяцев. С лишением звания и денежного довольствия всех видов.
— Я знаю, сэр, — сказал Лэндерс не моргнув глазом, хотя никак не предполагал, что может дойти до такого.
— М-м, как я понимаю, майор Хоган не исключает возможности взять назад свои обвинения, — пустил Стивенс пробный шар и умолк.
Лэндерс как воды в рот набрал.
— Полагаю, мне удалось бы убедить его это сделать.
— Вы позволите мне говорить откровенно, сэр? — спросил Лэндерс. — Если по совести, мне наплевать, как он поступит. — Ну вот, высказался. Александер вряд ли одобрил бы его, и Уинч тоже. Скорее всего, нет.
Стивенс откинулся в кресле, рассеянно переложил бумаги, заметив при этом, как слегка подрагивают от вспышки гнева пальцы. Видит бог, он проявил максимум терпения в отношении этого желторотого юнца.
— Скажите, Лэндерс, вы не сидели в военной тюрьме? — Полковник взял себя в руки и говорил спокойнее.
— Нет, сэр, не приходилось.
— Там не церемонятся, смею вас уверить.
— Могу я говорить откровенно, сэр?
— Говорите, — кивнул Стивенс.