Только представьте…

Старый уличный торговец сразу же заметил этого мальчика, разительно выделявшегося из толпы хорошо одетых биржевых маклеров и банкиров, заполонивших улицы Нижнего Манхэттена. Коротко остриженные черные волосы, которые, будь они чистыми, скорее всего лежали бы непокорными завитками, жирными вихрами выбивались из-под полей потрепанной фетровой

шляпы. Заплатанная рубаха с засаленным воротом, расстегнутым, вероятно, из-за июльской жары, висела мешком на узких худых плечах. Обрывок кожаного ремешка подхватывал грязные, чересчур широкие штаны. Парнишка едва передвигал ноги, обутые в грубые черные башмаки, которые пришлись бы впору великану. Под мышкой он держал довольно большой узел.

Торговец облокотился на тележку с подносами, полными соблазнительных пирожных и булочек, и от нечего делать стал следить за подростком, прокладывавшим себе путь по забитому людьми тротуару, как за преступником, готовым вот-вот скрыться. Старик часто видел то, что ускользало от внимания окружающих, и что-то в этом бродяжке привлекло его внимание.

— Эй, ты, ragazzo [1] , у меня для тебя пирожное. Воздушное, как поцелуй ангела. Vieni qui! [2]

Мальчишка вскинул голову и голодными глазами уставился на подносы с лакомствами, которые жена торговца собственноручно выпекала каждый день. Разносчик почти слышал, как бедняга мысленно пересчитывает медяки, запрятанные в узле, который он судорожно прижимал к себе.

— Иди же, ragazzo, я не возьму с тебя ни цента. Это подарок, — окликнул он, протягивая воздушное яблочное пирожное. — Подарок много повидавшего человека новому обитателю самого главного в мире города.

Вызывающе сунув большой палец за пояс, паренек вразвалочку приблизился к тележке.

— И с чего ты взял, что я новый обитатель?

Акцент, столь же отчетливый и резкий, как запах растущего в Каролине жасмина, разливающийся по хлопковым полям, невозможно было ни с чем спутать, и старик поспешил скрыть улыбку.

— Наверное, это всего лишь мой глупый бред?

Мальчик пожал плечами и ковырнул носком ботинка валявшуюся на земле картонку.

— Я ничего такого не говорил. Может, так, а может, вовсе наоборот, — объявил он и ткнул грязным пальцем в пирожное: — Сколько просишь вот за это?

— Сказано же, подарок.

Парень, подумав немного, коротко кивнул и протянул руку.

— Спасибочки вам.

Едва он успел взять пирожное, как к тележке подошли два бизнесмена в сюртуках и высоких касторовых шляпах. Пренебрежительный взгляд мальчика скользнул по толстым золотым цепочкам от часов, свернутым зонтикам и начищенным черным туфлям.

— Пропади пропадом все дураки янки, — пробормотал он.

Мужчины, занятые беседой, не расслышали, но едва успели отойти, как старик мрачно нахмурился:

— Думаю, мой город — неподходящее место для тебя, верно? Всего три месяца, как война закончилась. Наш президент мертв, и страсти все еще накалены.

Мальчик как ни в чем не бывало уселся на обочину и принялся за пирожное.

— Не очень-то я уважаю вашего мистера Линкольна. По-моему, он просто инфантилен.

— Инфантилен?! Madre di Dio? [3]

— Глупый, как дитя малое.

— А откуда такому оборванцу, как ты, знать ученые словечки?

Парнишка ладонью прикрыл глаза от палящего солнца и прищурился.

— Чтение книг — мое призвание! — напыщенно объявил он. — Я встретил это выражение у мистера Ралфа Уолдо Эмерсона. Я большой почитатель мистера Эмерсона. — Он начал осторожно обкусывать края пирожного. — Правда, когда я увлекся его эссе, то еще не знал, что он янки. Поверишь, просто на стену полез, когда обнаружил, откуда он родом. Но к тому времени было слишком поздно. Я уже, можно сказать, стал его учеником.

— Этот мистер Эмерсон, что такое особенное он изрек?

Кусочек яблока прилип к грязному пальцу мальчишки, и тот слизнул его языком,

— Он толкует насчет характера и уверенности в своих силах. Полагаю, уверенность в своих силах — это и есть самое важное качество человека, разве не правда?

— А по мне, так вера в Господа нашего. Важнее ничего нет.

— С некоторых пор я не слишком держусь Господа. Раньше — пожалуй, но за последние несколько лет уж больно много всего навидался. Как янки резали наш скот и жгли загоны. Как пристрелили моего пса, Фергюса. Как миссис Льюис Годфри Форсайт потеряла в один день сына и мужа. Мои глаза состарились. Одряхлели.

Торговец попристальнее пригляделся к подростку. Маленькое личико сердечком, чуть курносый нос. Как обидно, что возмужание огрубит эти тонкие черты.

— Сколько тебе лет, ragazzo? Одиннадцать? Двенадцать?

Глаза редкостного темно-фиолетового цвета настороженно сузились.

— А что? Полагаю, я достаточно взрослый.

— Где же твои родители?

— Мать умерла, когда я родился. Папаша скончался в Шило три года назад.

— А ты, ragazzo? Почему явился сюда, в мой город Нью-Йорк?

Парнишка затолкал в рот остатки пирожного, сунул под мышку узел и встал.

— Хочу уберечь кое-что свое. Без меня это и защитить некому. Еще раз спасибо за пирожное. Очень рад нашему знакомству. Чистое удовольствие — встретить такого человека в незнакомом месте. — Он уже отошел было, но, поколебавшись, обернулся. — И кстати, чтобы вы знали: я не мальчик. И зовут меня Кит.

Пробираясь в направлении, указанном дамой на пароме, к Вашингтон-сквер, откуда начинались жилые кварталы города, Кит решила, что не стоило называть старику настоящее имя. Человек, решившийся на убийство, должен оставаться незаметным. Впрочем, какое это убийство? Скорее, акт правосудия, хотя, если ее поймают, вряд ли судьи-янки станут придерживаться этой точки зрения. Лучше бы им не знать, что Катарина Луиза Уэстон с плантации «Райзен глори» [4] , расположенной вблизи Радерфорда, Южная Каролина, приблизилась к этому проклятому городу.