Толкование на паремии из книги Бытия

Нечаев Виссарион

чрез Моисея — все равно; сам Творец установил неразрыв­ные отношения между мужем и женой; и потому развод кроме случаев, означенных в законе, есть беззаконие, про­тивление воле Божией: еже Бог сочета, человек да не раз­лучает, сказал Иисус Христос (— 6). Равно и многоженство противно этому закону Божию, ибо к многоженству непри­менимы ясные слова: «будут два, именно двое, а не несколь­ко лиц, одною плотию».

25. И беста оба нага, Адам же и жена его, и не стыдястася.

Нагота располагает к стыду вследствие ощущения бес­порядочных движений в теле и также вследствие предпо­ложения, что в зрителе она возбуждает нечистые мысли. Адам и Ева, пока не преступили заповеди Божией, не ощущали в себе беспорядочных чувственных движений и, смотря друг на друга, не допускали в себе нечистых мыс­лей. Ум их был так светел, что его не помрачали похоти: любовь их к Богу была так чиста, что легко устраняла от их сердец чувственное пристрастие друг к другу. Половые их отношения были неукоризренного свойства, потому что имели целию не удовлетворение похоти, а исполнение благословения Божия: «плодитесь и размножайтесь». По­сему ни в себе не ощущая ничего нечистого, ни друг друга не подозревая в нечистых мыслях, возбуждаемых в греш­нике воззрением на чужую наготу, они не имели причин стыдиться своей наготы. Таково было состояние невиннос­ти первых людей. Сколько времени оно продолжалось, неизвестно.

Далее следует повествование об искушении первых людей змием и о грехопадении их (Быт 3,1- 20).

1. Змий же бе мудрейший всех зверей сущих на земли, ихже сотвори Господь Бог. И рече змий жене: что яко рече Бог: да не ясте от всякаго древа райскаго?

Змий, о котором идет здесь речь, поставляется наряду с прочими зверями, сущими на земли, и в самом проклятии, ему изреченном, он также является одним из всех скотов и всех зверей земных (ст. 14). Следственно, змий этот был действительный змий,

а не призрак его. Но действия, при­писанные ему, совсем ему не свойственны. Он говорит жене человеческим языком, он рассуждает с нею, и рассуж­дает увлекательно. Ясное дело, что естественный змий был только орудием искушения, а искусителем было другое существо, совершенно отличное от него по природе. Быто­писатель не называет его по имени, описывая только его действие в том виде, как оно происходило пред Евою, — это не потому, чтобы бытописатель сам не знал искусителя, а потому, что изложением дела, как оно было, хотел пока­зать читателю, что Ева легко могла узнать искусителя под его личиною. Кто же именно этот искуситель? Это падший дух, один из бесплотных существ, сотворенных прежде видимого мира. До падения он сиял в лике ангелов, как денница среди звезд. Но он возгордился своим достоин­ством (1 Тим 3,2,6), возмечтал о независимости от Творца и не захотел быть послушным воле Его. В грех гордости и непокорности он вовлек многих других духов, и вместе с ними, как враг Божий, от чего называется сатаною (что значит противник), изринут был Богом из общества чистых духов, оставшихся Ему верными. Необъятная гордость сде­лала его нераскаянным и ожесточенным против Бога греш­ником и однажды навсегда затворила для него горние оби­тели. Божиим правосудием он осужден на пребывание в вечных узах мрака (Иуд 6,2.2 Пет 2,4). Но как преступники из людей, заключенных в узы, не все сидят в месте заклю­чения, но выходят иногда за пределы его в узах и с прово­жатыми, так и сатане, до пришествия великого дня судного, оставлена еще некоторая свобода действовать в области воздушной, так что он имеет возможность вредить людям искушениями на зло. Господь попускает эти искушения для нашей духовной пользы. Людям нетвердым в добре иску­шения от диавола подают случай утвердиться в нем чрез борьбу с ними. Людей же преуспевавших в добре искуше­ния предохраняют от духовной гордости, давая им чувст­вовать немощь свою в борьбе с лукавым и нужду в благо­датной помощи Божией, научают смирению и упованию на Бога (2 Кор 12, 7 — 9). Первою жертвою диавольских искушений сделались первые люди. Слово Божие прямо указывает в искусителе их диавола. Так апостол Иоанн называет диавола змием древним (Апок 12,9; 13,15; 20,2), имея в виду того змия, чрез которого диавол обольстил Еву. Он же пишет: творяй грех от диавола есть, яко исперва диавол согрешает; последние слова имеют тот смысл, что диавол с самого начала человеческой истории творит грех в сношениях с людьми. Сам Спаситель говорит о диаволе: он человекоубийца бе искони (Ин 8,44). Св. Писание указы­вает и побуждение со стороны диавола к искушению пер­вых людей: это зависть. Завистию диаволею смерть вниде в мир (Прем 2, 24). Сам потеряв блаженство, диавол по зависти захотел лишить его первых людей. Диавол иску­шает людей иногда с дерзостию и свирепостию льва, ищу­щего поглотить свою добычу (1 Пет 5,8), — так он искушал Иова; большею же частию он действует на людей посред­ством обольщений и ухищрений, с вкрадчивостию льстеца (Апок 12, 9), от чего и называется диаволом (обольстите­лем). Посредством обольщений он искушает и нашу пра­матерь, и для того, чтоб она не могла угадать в них злого умысла, не дерзает явиться пред нею в своем настоящем виде, в виде злого, отверженного духа. Для удобнейшего достижения своей цели он мог бы преобразиться в ангела светла (2 Кор 11, 14), в каковом виде он нередко являлся христианским подвижникам. Но Бог, владыка мира горнего и дольнего, попускающий диаволу искушать людей не для того, чтобы ввести их в грех, а для того, чтоб укрепить их в добре, не дозволил ему явиться праматери нашей в таком виде, в котором бы она не могла при надлежащей внима­тельности узнать его и восторжествовать над его кознями. Искуситель избрал орудием своим животное бессловесное, которому, как не могла не знать Ева, чужда была способ­ность рассуждать и выражать свои мысли в человеческом слове. Правда, животное это называется мудрейшим (точ­нее с еврейского—хитрейшим) всех зверей сущих на земли, и потому Господь Иисус Христос, посылая апостолов на проповедь, заповедует им быть мудрыми как змии (Мф 10, 16), т. е. внушает им не вдаваться без нужды в опасности, но укрываться от них и беречь себя подобно змиям, быстро прячущимся в свои убежища при виде врагов и преимуще­ственно берегущим свою голову при нападении их. Но эта естественная мудрость бессловесного ничего не имеет об­щего с неестественною мудростию змия, говорившего с Евою. И сам бытописатель, называя змия мудрейшим, соб­ственно — хитрейшим, коварнейшим, имел в виду не на­туру собственно этого животного, но свойство существа, сокрывшегося в нем. Притом сказано: змий бе мудрейший, а не есть мудрейший. Сказано так опять потому, что бы­тописатель имел в виду не вообще животное известного рода со свойственными этому роду качествами, а того исключительно змия, который был временным орудием духа злобы и только на известное время проявил несвойст­венное своей природе лукавство. Итак, лукавство змия было собственно лукавством диавола. В чем же оно про­явилось? Во–первых, в том, что для искушения он избирает такое время, когда Ева была одна, не вместе с мужем. Будь она вместе с ним, диавол не осмелился бы напасть на обоих: вдвоем они не дались бы в обман так легко и скоро. История христианских подвижников, терпевших искушения от диа­вола, показывает, что они побеждаемы были искусителем большею частию живя в уединении, вдали от братии, не пользуясь руководством и советом более опытных в разли­чении духов подвижников. Во–вторых, в том, что диавол с искусительными словами обратился именно к жене, а не к мужу; он знал, что жена по самой природе своей более восприимчива к впечатлениям, и потому гораздо более податливее на искушение, чем муж: знал также, что запо­ведь, к нарушению которой он приготовился склонить ее, она слышала не непосредственно от Бога, а от мужа и следственно удобнее могла поколебаться. В–третьих, в самом ходе искушения, который показывает, что оно веде­но было знатоком своего дела.

Что яко рече Бог, — начал искуситель, — да не ясте от всякаго древа райскаго? Диавол знал, в чем состоит заповедь, но пред Евою притворился незнающим этого, для того, чтобы видом невежества удалить от нее повод к подозрению в хитрости и лукавстве его. И расчет его был верен. Еве показалось, что не ее хотят вразумить, а от нее требуют вразумления. Смирение, с видом которого пред­ложен был вопрос, возбудило в ней благосклонность к вопрошавшему и готовность продолжать с ним беседу, чего и добивался лукавый совопросник. Но как она не могла открыть обман, слыша говорящим существо бессловесное? Ужели она не знала, что животные не одарены словом? Трудно предположить это, когда она сама явилась на свет именно вследствие того, что для Адама не нашлось суще­ства во всем подобного ему, что в мире животных не было ни одного, с которым бы он мог говорить и чрез слова делить мысли. Нельзя же думать, будто Адам не сказал ей о причинах ее сотворения. Всего вероятнее, что диавол для предложения своего коварного вопроса улучил то мгнове­ние, когда она рама занята была размышлением о заповеди Божией, когда ее внимание всецело устремлено было на заповедное древо и в душе ее возникли недоумения и любопытство, почему Бог, давший во власть Адаму и ей все древа райские, только плоды с этого древа запретил есть. В сем состоянии усиленного размышления, или за­думчивости, ей легко было не заметить неестественное положение змия. Можно сказать даже, что в чистой душе нашей прародительницы еще прежде видимого искушения начиналось искушение внутреннее, т. е. борьба помыслов. Диавол заметил это, и чтобы борьба сия не кончилась торжеством помыслов правых, поспешил со своим вмеша­тельством, на успех которого он надеялся именно потому, что Ева была в нерешительном состоянии. В сем состоянии, без сомнения тягостном, речь змия могла обратить ее вни­мание не столько необыкновенностию ее в устах животно­го, сколько совпадением с предметом ее собственных раз­мышлений. Диавол, наблюдавший за движениями души ее, попал, так сказать, в тон того душевного настроения, в котором в эту минуту находилась Ева, и которое как нельзя лучше соответствовало дьявольскому намерению. Время, размышление, внушения мужа могли ее успокоить и утвер­дить в смиренной покорности воле Божией; диавол знал это и решился предупредить возможность такого исхода борьбы, а Ева, вместо того, чтоб остановить змия в самом начале его беседы, или бежать от него, пожелала продол­жения беседы, чего и добивался он.

2. 3. И рече жена змию: от всякаго древа райскаго ясти будем: от плода же древа, еже есть посреде рая, рече Бог, да не ясте от него, ниже прикоснетеся ему, да не умрете.

Из сих слов жены видно, что она очень хорошо знала и усвоила заповедь Божию; следственно преслушание этой заповеди будет грехом ведения, а не следствием неведения, достойным извинения. Но слова жены: ниже прикоснетеся ему (древу посреде рая), в заповеди Божией, данной Адаму, не встречаются. Бог запретил только есть от древа познания добра и зла, а не запретил касаться его или плодов его. Но вероятно между Адамом и женою его условлено было не только не есть, но и не прикасаться, чтоб осязанием не возбудить чувства вкуса. Дело могло происходить так: когда жена впервые выслушала от мужа заповедь Божию, она, по свойственному женам любопытству, пожелала уз­нать, почему Бог дал столь строгую заповедь, и побуждае­мая возрастающим любопытством сделала движение, чтобы рукою приблизить и осмотреть запрещенные плоды: тогда Адам поспешил остановить ее, сказав: «и не касайся: умрешь». Как бы то впрочем ни было, Ева в ответ искуси­телю сказала все, что у ней было на душе. Хитрый искуси­тель не мог не обрадоваться такой откровенности: из слов Евы он заметил, что она очень удивляется строгости запо­веди Божией и от нарушения ее удерживается больше страхом смерти, чем любовию и преданностью к Давшему заповедь. Диаволу приятно было, что на его вопрос отве­чают не только благосклонно, но еще согласно с его наме­рением возбудить пренебрежение к заповеди, строгой по непонятной причине. Диавол тотчас сообразил, что ему теперь осталось сделать, чтобы бедную душу, уже предрас­положенную к недовольству заповедию, волнуемую не–удовлетворяемым любопытством о причине ее строгости, окончательно поколебать в преданности Творцу и возму­тить против Него.

4. 5. И рече змий жене: не смертию умрете: ведяше бо Бог, яко в оньже аще день снесте от него, отверзутся очи ваши, и будете яко бози, ведяще доброе и лукавое.

Чем больше смирения диавол показал с первых слов к Еве, чтобы завлечь ее в разговор с собою, тем дерзновеннее и наглее он теперь приступает к ней, ободренный ее вни­манием к себе. Не смертию умрете, т. е. напрасно вы боитесь смерти от вкушения запрещенных плодов. Плоды эти совсем не смертоносны, и запрещены отнюдь не пото­му, будто бы заключалась в них смертоносная сила, а по другой причине, — единственно по недоброжелательству и зависти к вам Бога. Ведяше бо Бог, яко, в онъже аще день снесте от него, отверзутся очи ваши, и будете яко бози, ведяще доброе и лукавое, т. е. Бог знал, что вы сделаетесь подобными Ему с той минуты, как вкусите от древа позна­ния добра и зла, что вы тогда сделаетесь столь же всеведу­щими, как Он Сам. Бог не хочет этого, Он хочет один обладать всеведением, и потому намеренно старается дер­жать вас в состоянии детского неведения добра и зла, и следственно в состоянии жалкой зависимости от Него. Верить угрозе Божией и малодушно бояться ее — значит не знать собственного блага, значит осудить себя на вечное детство и на вечную зависимость от Бога. Поймите, что дело идет о вашем благе, не будьте равнодушны к нему. Бог по одной зависти закрывает ваши глаза от того совер­шенного и обширного ведения, приобретение которого сделает вас из подчиненных соперниками Ему. Отбросьте малодушие, смело ешьте от запрещенных плодов, и тогда повязка с ваших духовных очей спадет, и пред ними откро­ется обширная область ведения, так что, обладая таким ведением, вы уже не будете нуждаться в руководстве Бо­жием, сами сделаетесь богами. — Таков смысл диавольских внушений: в них что ни слово, то ложь. Искуситель знал, что первые люди с плодами вкусят смерть, и однако ж утверждал, что не умрут, — это первая ложь. Ложь также, будто отверзутся у них очи. Очи действительно отверзутся, только для ощущения постыдной наготы, а не для ощуще­ния удовольствия, доставляемого многоведением. Ложь, будто они будут яко бози, ведяще доброе и лукавое. Позна­ние добра и зла, которое достигается чрез вкушение зла, чрез порабощение злу, ничего не имеет общего с божеским познанием добра и зла, соединенным со свободою от вся­кого зла. За сии-то ложные и коварные внушения Господь Иисус Христос именует диавола ложью и отцем лжи (Ин 8, 44). Чувство, которое диавол хотел возбудить в душе Евы этими внушениями, есть гордость, самолюбивое желание свергнуть с себя зависимость от Бога и сравняться с Ним

всеведением. Посему и сказано: начало греха гордыня (Сир 10, 15).

6. И виде жена, яко добро древо в снедь и яко угодно очима видети и красно есть, еже разумети: и вземши от плода его яде, и даде мужу своему с собою, и ядоста.

Слова диавола произвели желаемое им действие. Мысль быть равною с Богом по многоведению и независи­мою от Него овладела душою Евы. Внутреннее падение или отпадение от Бога уже совершилось, борьба душевная кончилась торжеством помыслов неправых. Оставалось внешним образом показать внутри зародившийся грех. И вот теперь она уже другими глазами, чем прежде, смотрит на древо. И прежде она не раз взирала на него, но это воззрение возбуждало в ней одно благоговейное удивление совершенствам Творца, открывшимся в красоте древа, на­поминало о покорности Богу и о неизбежном за непокор­ность наказании; теперь же совершенно изменился взгляд на то же древо. Она виде, яко добро древо в снедь, т. е. ей показалось, что плод древа вкусен и питателен, — значит в ней заговорила чувственность, которая дотоле сдержи­ваема была уздою страха; яко угодно очима видети, т. е. по самому виду древесный плод показался ей так красив, что все бы смотрела на него, — значит в Еве открылась та рассеянность чувств, с которой несовместно искание еди­ного на потребу, помышление о Боге; но преимущественно древо показалось ей прекрасным потому, что вкушение от плодов его обещало ей Божеское ведение добра и зла: красно еже разумети. Желание достигнуть этого ведения, поддерживаемое чувственностью и суетностью, было столь сильно в ней, что она вземши от плода его (древа) яде и даде мужу своему с собою и ядоста. Она убедила к тому своего мужа повторением ему слов змия и своим примером. Тяжело согрешила жена, потому что и самавпала в преслушание воли Божией, и мужа увлекла к тому же. Но не менее тяжко пал муж, когда послушался больше жены чем Бога, от которого притом непосредственно при­нял заповедь. Вместо того, чтобы внушить жене, как худо она поступила, и расположить ее к раскаянию, он поспешил последовать ее внушению и примеру: его могло поразить опасение, что если он сохранит верность заповеди, то ут­ратит свое первенство над женою, которая получит над ним перевес божеским ведением добра и зла.

7. И отверзошася очи обема, и разумеша, яко нази беша: и сшиста листвие смоковное, и сотвориша себе препоясания.

Пагубные следствия преступления Божией заповеди не замедлили обнаружиться. Предсказание змия сбылось: у преступников действительно открылись очи, но не для свойственного Богу разумения добра и зла без порабоще­ния злу, а для горького уразумения своей нравственной порчи. Уразумеша, яко нази беша. До грехопадения тело их было чистым сосудом чистой души. Ум господствовал над чувственностию и ее влечениями, беспорядочных дви­жений в ней не было, и потому нагота не возбуждала в них стыда. Теперь же ум перестал быть владыкою плоти. В чувственной природе возникли и обнаружились нечистые влечения, которые породили в душе праотцев чувство новое, тяжелое, — им стало стыдно и друг перед другом, ибо они не могли видеть друг друга нагими без того, чтобы в теле не пробудилось беспорядочное движение, — и перед своей совестию. Стыд побудил их сшить листвие смоков­ное и сотворить себе препоясания, т. е. из листьев смоков­ницы сделать покров для чресл своих. Чувство стыда горь­кое, но вместе спасительное: оно свидетельствовало, что падшие наши прародители не довольны были собою и способны были к раскаянию, которое впрочем, как увидим, не вдруг и не с полною искренностию обнаружили.

8. И услышаста глас Господа Бога ходяща в раи по полудни, и скрыстася Адам же и жена его от лица Господа Бога посреде древа райскаго.

Люди грехом удалили себя от Бога, но Бог не хощет удалиться от них. Он, как бы родной отец, близок был к невинным. Он являет свою близость и к падшим. День склонялся к вечеру. Солнечный жар уступал место вечер­ней прохладе (вместо пополудни, с евр. во время прохлады дня). В раю послышался шум {глас), по которому падшие тотчас узнали приближение к ним, в чувственном виде, Господа; ибо, вероятно, и прежде явления Его предваряемы были подобным шумом. Не сказано, в каком именно виде являлся Господь. По всей вероятности, это был образ че­ловека: в таковом образе и впоследствии были богоявления патриархам. Основанием таких богоявлений было особен­ное снисхождение Божие к людям, венцом которого имело быть воплощение Сына Божия для нашего спасения. До падения явление Бога возбуждало радость в прародителях, теперь же оно возбудило один испуг. Совесть сказала им, что идет к ним Обличитель и Судия. Они поспешили ук­рыться под тенью райского древа для того, чтобы скрыть от Бога свое смущение и замешательство. Испуг их был так велик, что на эту минуту помрачил их смысл до забвения о вездеприсутствии и всеведении Божием. Говорим — на эту минуту, потому что нельзя утверждать, будто мысль о невозможности спрятаться от Вездесущего и Всеведущего навсегда в них померкла, — иначе они, как сейчас увидим, не отозвались бы на глас Божий.

9. И призва Господь Бог Адама и рече ему: Адаме, где еси?

Господь делает этот вопрос не потому, что не знал, куда скрылся Адам, а потому, что желал побудить Адама к свободному признанию своей вины.

10. И рече ему (Адам): глас слышах Тебе ходяща в раи, и убояхся, яко наг есмь, и скрыхся.

Звук голоса, услышанный Адамом, был тот же, к како­му привык Адам до падения: голос этот, по–прежнему, звучал благостию и любовию. Адам не мог не отозваться на него, не мог отвечать на него упорным молчанием: ожесточение еще не проникло в его душу, и страх право­судия еще не породил в ней отчаяния. Но вместе с сим в ответе Адама сказалась сила греха. Убояхся, говорит он, яко наг есмь. Грешник боится показать Богу свою наготу. Но как он мог признавать себя нагим, когда прикрыл наготу смоковным листвием? Видно, это прикрытие не истребило в нем чувства стыда; видно, оно не прекратило тех непра­вильных движений в теле, которыми возбуждено это чув­ство. Их он стыдится пред женою, тем стыднее ему в присутствии Бога. Но он стыдится только следствий пре­ступления заповеди Божией, а не самого этого преступле­ния. Грешник признается только в том, чем он стал, а не в том, от чего он стал таким. Как неполно такое призна­ние! — И скрыхся. Грешник не хочет иметь свидетелем своего смущения Того, пред кем вся нага и объявлена. Это свидетельствует и о силе смущения, и о силе греха, могу­щего смутить душу до некоторого помрачения в ней мысли о всеведении Божием.