Толкование сновидений
Шрифт:
Пока я обо всем этом думал, тренер перестал меня рассматривать, вынул из моей руки телефон и сказал: «Ребята, вы молодцы. Я вас уже замучился поздравлять, но все равно… Машка, иди сюда, дай я тебя обниму. Спасибо. Еще раз спасибо, девочка моя. Павел, держи пять. Сильно прошел. Благодарю. Но мог еще лучше, между прочим. Ребята, вы же способны на большее. Я рад, что у вас такой замечательный настрой перед Гармишпатер… киндер… перед Гармишем, и мы обязательно это настроение закрепим технически. Готовы работать? Отлично. Собирайте вещички, утром грузимся, послезавтра в Гармише начинаем трудиться до кровавого пота. Не задирайте носы. Соблюдайте режим. Сами знаете, это в ваших же интересах. Спокойной ночи, мальчики и девочки». Шмяк – и исчез за дверью. Нервничает. Сбили мы его с толку сегодняшним выступлением.
«Спокойной ночи, мой красивый глупый мальчик». – «Спокойной ночи, моя красивая умная девочка». Я свернул за угол, а сам все думал – вот раздастся сейчас топот за спиной, налетит она на меня и начнет допрашивать, неужели я ее совсем ни капельки не люблю… В этот момент она и налетела. Как вихрь, мы чуть не упали,
Не знаю, что со мной стряслось, но я схватил ее и рванул обратно. Крепко обнял, впился ей в губы, притиснул к стене. Дернул молнию на куртке, под которой – знал – ничего не было. Целовал как безумный упругие тяжелые груди с большими коричневыми сосками, напрягшимися моей ласке навстречу. Услышал хриплый задыхающийся стон – это было как музыка. Полсотни шагов отсюда до моей комнаты. Взял и понес, не отрываясь от ее губ, сладких – какие же они у нее сладкие! – и полных горячей истомы. Коленом надавил дверную ручку, дверь распахнулась, в комнате темно… и тут Мария выскользнула из моих объятий и встала на ноги. Протянул руку, она перехватила ее. Машка почти такая же сильная, как я, это замечательно, ну, пойдем же! «Не надо. Поздно. Не надо. Я… Я безумно тебя любила, Поль, но это все позади. И не стоит тебе делать вещи, о которых ты будешь потом сожалеть».
Я протрезвел. Или очнулся. Пришел в себя. Это произошло, когда Машка спрыгнула на пол – уже руку к ней я тянул скорее по инерции, и взглядом манил в темноту непонятно зачем. «Я ведь тоже любил тебя, Маша. Но…» – «Вот именно – но. Ты меня не жалей, все нормально». Тем не менее, пальцы у нее тряслись, она пыталась застегнуть куртку и не могла. Я потянулся ей помочь – шагнула назад. «Ты всегда боялся, что я тебя съем. Закую в цепи. Ну… Какое-то время ты был прав. А когда я изменилась, тебе было уже совсем не до меня». – «Жаль», – вырвалось у меня искренне. «А мне-то… Но уже поздно. Я тобой переболела. И хватит об этом, Поль. Еще протянешь ко мне руку – сломаю ее. Ясно? Разрешаю на круге почета меня поцеловать. Один раз». Все ясно, Мария. Умница ты.
Она ушла, так и не застегнув куртку. У меня перед глазами стояла ее грудь. Отнюдь не из тех, которые мне нравятся. Но с каким жаром я ее целовал! Сейчас поостерегся бы – я вдруг представил себе, как мы лежим друг на друге, и я уже у Машки внутри, и тут посреди этой любовной идиллии меня охватывает глухое раздражение. Конкретно – неприязнь к Машкиному телу, совершенно не тому, что мне надо… Ох… Все-таки нельзя долгие годы носить в себе противоречивое сложное чувство и не давать ему выхода. От этого случается комплекс незавершенного действия – Генка рассказывал. Вот меня и прорвало. Милая, бесконечно милая, дорогая Мария. Как дико влекло меня к тебе юной! Недаром сегодня меня зажгли эти горящие ярким пламенем глаза. Проскочила-таки искорка. Вспомнил тебя в шестнадцать лет. А вот когда тебе стало двадцать один – двадцать два, раздался какой-то щелчок, и ты потеряла для меня сексуальную привлекательность. Я по-прежнему считал тебя очень красивой женщиной, но уже совсем с других позиций. Вот, досчитался. Головой о стенку побиться, что ли? Вдруг дьявольски захотелось курить. Отель спортивный, здесь тебе скорее автомат продадут, чем сигарету. Зато этажом ниже чешская команда, они тоже остались ночевать после этапа. Боян еще не спит, а у него всегда спрятана на черный день пачка «Житан» без фильтра. Он нарочно покупает именно это термоядерное курево, чтобы не захотелось вторую сигарету, когда первую уговоришь. Сходить, тряхануть приятеля? Заодно в жилетку поплакаться. Не усну ведь.
Я вышел в коридор, взялся за ручку, которую пару минут назад прижимал коленом, и понял: только что случился единственный в моей жизни эпизод, о котором я никогда не смогу рассказать Крис. Потому что если по-честному описать произошедшее – то какими словами? Это история с десятилетней предысторией, два часа болтовни, я столько иностранных слов не знаю. И мало ли что потом Крис в голову взбредет, пусть даже она и простит меня на полном серьезе, искренне, всей душой. Так или иначе, появится некий люфт в отношениях – ему можно было, а мне?… Причем свободу эту ненужную постоянно будем ощущать мы оба. Пусть она только на один раз. Зато как дамоклов меч. Я буду знать, что Крис знает – у нее есть право разок выпустить на волю эмоции, которые обычно подавлены. Лучше уж я забуду эту историю. Напрягусь как следует – и забуду. Да, формально между нами с Машкой ничего особенного не произошло. А в действительности… Хорошо, что Мария вовремя меня остановила. Хорошо, что она нашла точные и правильные слова. Я действительно мог сделать то, о чем впоследствии очень бы сожалел. Какого черта, я уже об этом сожалею. У меня появилась тайна от Кристи. «Хотел подарить любимой золото, и на этом пути ей изменил. Не совсем, конечно. Чуть было не. Вроде того. Приблизительно». Я начал играть терминами, и мне немного полегчало. К Бояну я постучался в дверь, глупо хихикая.
Все прошло следующим утром. Машка поздоровалась со мной как ни в чем не бывало, и в автобусе мы сели рядом. Беззаботно трепались, вспоминали наше бурное прошлое, сплетничали будто две подружки. Будущая победа связала нас накрепко, а вчерашний эпизод только разорвал натянутость в отношениях, не выясненных до конца. Раскрепостил. Мы уже стояли на круге почета. В начальной фазе, спиной к спине. И ясно было, что когда мы сойдемся лицом к лицу, то поцеловаться для нас не составит проблемы. Десять лет нам понадобилось для того, чтобы, так и не став любовниками, остаться друзьями.
Я глядел на проплывающую за окном Европу и думал: сбывается мой сон потихоньку. Вот и прокатились мы с Кристин по воде, по тонкому льду. Хорошо, что она об этом не знает. И не узнает никогда.
Глава 3
Гармиш-и-так-далее-кирхен встретил нас легким снежочком и отличной, на мой вкус, хард-слаломной трассой. Едва заглянув в легенду, я понял, что вот тут-то мы с Марией действительно всем покажем. Настроение подскочило, тело рвалось в бой, на тренировках лыжи ехали сами. Ребята нас беспардонно нахваливали. Собранный и злой тренер, помолодевший лет на десять, орал «Давай-давай! Темпо! Витесс! Гоу, твою мать!» – то есть всячески демонстрировал превосходное настроение. Менеджер круглые сутки висел на компьютере, окучивая спонсоров. Кажется, они все в нас поверили. И заодно в себя. Команда готовилась к стартам задорно и весело, как в юниорские времена.
Даже когда я от полноты чувств запутался в шпильке, то не ощутил испуга и не получил взыскания. Поднялся, выкопал из сугроба улетевшую лыжу, подъехал к тренеру и спросил: «Помните?» Старик фыркнул, сверкнул глазом, сказал: «Гоу-гоу, хватит расслабляться…» и удостоил будущего чемпиона ласкового отеческого шлепка. Сверху в меня, хохоча, тыкали пальцами. «Отчего все флаги на месте? – поинтересовался Илюха. – Устал, что ли?» Вспомнил старый мой подвиг. Мне было от силы двенадцать, я начал очень мощно ходить слалом, жутко обнаглел, и наш старик (тогда еще молодой) гениальным образом вправил мои свернувшиеся набекрень мозги. Я на тренировке подкатил к нему с претензией: зачем он флаги так широко разнес? Вон там очень сильно тормозишься, и вон там еще. Можно спрямить трассу? Скорости хочется. Он посмотрел на меня с легким изумлением, подумал и сказал – отчего же, очень даже можно. Расставил всю группу по горе и, семафоря руками, начал двигать нашими силами флаги. Через пять минут трасса преобразилась до неузнаваемости. Особенно на самом крутом участке – там стояла почти сплошная шпилька, флагов десять выстроилось практически на одной прямой. «Ну как? – спросил меня тренер ласково. – Зашибись?» Я посмотрел на трассу сверху вниз, и в душе шевельнулось смутное ощущение, что меня гнусным образом надули. В то же время, когда тебе всего двенадцать, ты легко поддаешься на самые откровенные провокации. Я не мог не кивнуть в ответ, гордо и самоуверенно. «Дуй!» – милостиво разрешил тренер, взвешивая в руке секундомер. И я дунул.
Так получилось, что собственно происшествия никто толком не разглядел. Я поднимался к тренеру наверх один – у Ленки отчего-то начал болтаться задник, и вся наша братия, стоя примерно на середине горы, лечила строптивое крепление. А тренера в самый патетический момент отвлек кто-то из помощников, и он обернулся к трассе поздно – уже на мой адский грохот. Сам же герой спектакля вообще мало что понял. Сначала было здорово: с трассой пришлось воевать, я полностью выкладывался, скорость оказалась как просил – чтоб в ушах свистело. Потом началась та самая шпилька на крутяке. Последней мыслью в голове пронеслось: ой, дурак, не надо было на этот флаг заходить, лучше бы вылетел, ну ее, эту трассу, переставим все обратно! Но я уже атаковал тот злосчастный флаг. Дальше ничего не помню. Только сильный удар, после которого я временно ослеп, потому что все вокруг заволокло снежной пылью. Когда дым рассеялся – то есть пыль осела, – первым, что я увидел, было синее небо и мои ярко-красные ботинки на его фоне. Оказалось, что моя скромная персона стоит на ушах (в действительности я сделал «березку» и медленно из этого положения опадал), уже без лыж, палок, шапки и очков. Еще куда-то исчез атакованный мною флаг. Детали экипировки валялись повсюду, расходясь от места падения по спирали. Одна лыжа торчала из сугроба неподалеку, другую обнаружили в двухстах метрах ниже. Я оказался в совершеннейшем порядке, только резко присмирел. Встал, оделся, нацепил одну лыжу, сполз туда, где раскопали вторую, пристегнул ее и поехал медленно к подъемнику. Чувствую – не то что-то. Левая нога едет нормально, а правая, которой я и врубился во флаг (озадаченные ребята все искали его и не могли найти) слегка подтанцовывает. Только остановившись у нижней опоры, я присмотрелся и увидел: от самого носка крепления правая лыжа задиралась вверх. Я ее согнул. Никогда не думал, что это в человеческих силах. Горной лыжей можно выдолбить прорубь во льду (сам делал), можно спилить в прыжке одним махом нетолстое деревце (наслышан), можно человека зарубить насмерть как секирой (общепризнанно). Это удивительная конструкция, она легко прогибается, но ни при каких обстоятельствах не гнется. Скорее уж расслоится – было у меня такое (и будет еще). Я заехал наверх, подкатил к тренеру. «Ну что, дунул?» – спросил он все так же ласково. «Угу, дунул. Вот, лыжу согнул. Извините». – «Главное, шею не согнул. Голова не кружится? Эх, ты… Горнолыжник! Будешь еще поперед батьки в пекло лезть?» Горнолыжник вздохнул. Очень хотелось ответить «Буду!», но это не соответствовало истине. Я человек открытый и правдивый, чем горжусь и на чем стою. Пришлось честно помотать головой: «Не-а». – «Правильно, – кивнул тренер. – Ты запомни, Павел, далеко не все старшие умнее тебя. Но у них есть колоссальное преимущество: они давно живут. Это называется жизненный опыт. Так что не валяй дурака, а присматривайся. Я бы даже сказал – подсматривай. Наблюдай, учись. Пока глаз острый и можешь видеть многое, лови момент. Дальше пригодится, не будешь чужие ошибки повторять. Ладно, топай на базу, хватит с тебя полетов на сегодня. А завтра будешь весь день ходить по широко разнесенным флагам. Пока не научишься проходить их быстро. Тормозится он, видите ли! Хреновому лыжнику всегда флаг мешает».