Толковая Библия в 12 томах(ред. А. Лопухин) Том 12
Шрифт:
Между ними, как членами церкви, уже не было никакого различия. Они собирались в тот же самый дом Божий, молились одному и тому же Богу, исповедовали одного и того же Спасителя, вместе пели священные песни, вкушали от того же самого хлеба и пили из той же самой чаши. Все это невольно совершенно иначе настраивало господина по отношению к своим рабам. Он уже не мог относиться как к бездушной вещи к тому, кто был его братом во Христе. Перед всяким рабом, вступавшим в церковь, открывались все ее преимущества, и он мог достигнуть даже епископства. Случалось впоследствии даже так, что раб был пресвитером той же самой общины, к которой принадлежал его господин как простой член. Это, естественно, часто приводило к освобождению рабов. Хотя церковь и не настаивала на этом, чтобы не поощрять плотских стремлений рабов к свободе, но если господин сам отпускал раба, смотрела на это благосклонно, как на дело похвальное. Поэтому случаи освобождения бывали часто. Некоторые, обращаясь в христианство, освобождали всех своих рабов в самый день крещения или избирали для их освобождения какие-либо торжественные праздники церкви, особенно Пасху, чтобы засвидетельствовать о своей благодарности за воспринятую благодать.
Об одном богатом римлянине времени Траяна рассказывается, что он, сделавшись христианином, в праздник Пасхи даровал свободу всем своим рабам, которых у него было 1250 человек. С третьего столетия вошло в обычай освобождение рабов производить в церкви в присутствии священника и общины. Господин за руку подводил рабов к алтарю, там прочитывалась освободительная грамота, и в заключение священник произносил благословение. И внешним образом дело ставилось так, что они должны были благодарить за свою свободу церковь. Она являлась тем, чем была, именно хранительницей и раздаятельницей свободы. По своем освобождении рабы в христианской общине не оставляемы были на произвол судьбы, как это часто было в язычестве, а продолжали пользоваться содействием церкви в устроении своей жизни. Их прежние господа считали своим долгом помогать им и делом, и советом, как своим христианским братьям, и таким образом они оказывались не отчужденными от общества, но делались его ближайшими членами, так как христианская община научала их правильно пользоваться своей свободой и воспитывала из них деятельных и полезных людей.
В основе такого отношения к рабам лежало то, что христиане совершенно иначе относились к труду. Он не считался у них, как у язычников, позором для свободного человека почестью; христиане видели в нем не унизительное рабство, но божественное установление, обязательное для всех людей. Ведь и сам Господь был тружеником, был сыном плотника, и апостолы были также тружениками: Петр – рыбаком, Павел – делателем палаток.
Отцы Церкви часто говорят, что рабочие люди лучше знают Бога, чем языческие мудрецы. «Вы найдете у нас рабочих, – говорит Афинагор, – которые, если и не могут словами доказать преимущества нашего учения, доказывают его делами». Если для христиан закрыты были некоторые положения в жизни, как, например, военная служба, государственные должности, должности при храмах, на которых язычники зарабатывали себе хлеб, то тем больший почет и значение приобретал у них собственно ремесленный труд. Упоминавшееся выше «Учение двенадцати апостолов» повелевает общинам принимать всякого, кто приходит во имя Господне, но с испытанием. Если он странствующий, то по возможности должно оказывать ему пособие, но все-таки он не может оставаться более двух или трех дней. «Но если он остался у вас и он ремесленник, то он должен трудиться и есть. Если он не знает ремесла, то по своему разумению заботьтесь, чтобы у вас не проживал какой-нибудь празднолюбец под именем христианина. Если он не хочет работать, то это человек, который делает из христианства промысел: удаляйтесь от общения с таковыми». Так называемые «Апостольские постановления» также выразительно увещевают всех членов общины к усердному труду, «ибо праздных ненавидит Господь Бог наш». Епископу вменялось даже в обязанность помогать ремесленникам в приискании работы. Величайшие мудрецы древности, Платон и Аристотель, объявляли труд за нечто такое, чем не мог заниматься свободный человек, не унижая себя; ап. Павел убеждает, чтобы каждый трудился и ел собственный хлеб, и категорически поставляет правило: кто не работает, тот не должен и есть. И христианские общины действительно руководились этим именно правилом, из которого затем и создался новый мир, представивший в себе более великого и славного, чем сколько видели и могли воображать Платон и Аристотель.
В послании к Ефесянам ап. Павел, увещевая новообращенных христиан жить по правилу принятой им веры, говорит: «Кто крал, вперед не крадь, а лучше трудись, делая своими руками полезное, чтоб было из чего уделить нищим» (Еф 4:28). В этих словах вполне определялось истинное назначение труда. Трудиться нужно не только для приобретения средств жизни для себя, еще менее для обогащения и наслаждения, но для того, чтобы служить братьям. Такого правила и держались христиане первых времен. Трудясь собственными руками, они своими заработками помогали своим нуждающимся собратьям. Для язычников это было нечто совершенно новое. «Новую заповедь даю вам», – так Христос провозгласил свою заповедь о любви к ближним. «По тому познают вас, что вы Мои ученики, что вы любите друг друга».
В древнем языческом мире все было совершенно иначе. Всякий исключительно преследовал свои собственные интересы, нисколько не заботясь о других, потому что язычники знали только земную жизнь и у них не было никакой другой цели, как счастливо прожить именно здесь. И само счастье в основе было только наслаждением, хотя оно и понималось то в более грубом, то в более высоком смысле. Собственная личность у них есть центр, около которого вращалось все. Античный человек презирал всех, кого он привлекал на служение себе, ненавидел всех, которые противились ему. «Человек человеку волк» – таково было основное воззрение древнего дохристианского мира. Отсюда он не знал снисхождения к слабым, сострадания к угнетенным. В этом отношении бессердечным эгоизмом проникнуты даже мысли Платона, благороднейшего среди древних мудрецов, о государстве. Все нищие, по его мнению, должны быть изгнаны из государства, бедных не должно принимать, если они больны. Если телосложение рабочего недостаточно крепко, чтобы противостоять недугу, то врач без смущения может оставить его, так как этот рабочий уже бесполезен для продолжения своего ремесла. «Плохую услугу, – говорит Плавт, – оказывает бедному тот, кто дает ему есть и пить, потому что то, что он дает ему, только ухудшает и удлиняет ему жизнь к его бедственности». Добро можно было делать только тем, которые нам делают добро; тех же, которые делают нам зло, можно было только ненавидеть, даже должно было ненавидеть их.
По Аристотелю, гнев и месть – законные страсти; без них у людей не было бы сильных побуждений к добру. О самоотречении, о любви, которая может больше давать, чем принимать, и особенно о любви к врагам Древний мир не имел никакого понятия. Себялюбие было основным началом его жизни, а отсюда Древний мир не знал никакой благотворительности. От этого бездушного себялюбия могла избавить человечество только любовь, провозглашенная христианством. И эта любовь возродила его. Жизнь первобытных христиан всецело проникнута была этой братской любовью. Ничто так не изумляло язычников, ничто не было так непонятно для них, как эта именно любовь среди христиан. «Смотрите, – кричали они, – как они любят друг друга!» Между собой христиане называли себя братьями, и это братское имя было не словом только: они и в действительности жили как братья. Целование, которым они приветствовали друг друга при совершении евхаристии, не было простой формой; христианская община действительно была одним семейством, все ее члены – чадами единого небесного Отца.
Всякий служил другому, всякий молился за других. Все у них было общее. Даже незнакомец, приходивший издалека, если только он приносил одобрительное письмо от своей общины, доказывавшее, что он христианин, был принимаем как брат, и все относились к нему, как к брату. «Они любят, не зная друг друга!» – изумленно говорит один язычник. Все это, конечно, представляло полнейшую противоположность языческому изречению: «Человек человеку волк». Эта братская любовь затем расширялась до всеобщей любви к людям. Родившаяся из любви и живущая в любви христианская община была истинным органом для осуществления любви. Она прежде всего обнимала тех ее членов, которые каким бы то ни было образом нуждались в помощи, но затем расширялась, чтобы обнять любовью и тех, которые стояли еще вне общины. Ведь и их должно привлечь к христианской общине. Отсюда любовь действовала в миссионерском духе. Она никого не исключала, как никого не исключает и милость, из которой она происходит, не исключала даже врагов, даже гонителей.
В христианских общинах отдельные лица, несомненно, много совершали дел любви и от себя. Христианин ревностно следовал слову Господню: «Просящему у тебя дай, и от желающего занять у тебя не отвратись». В «Учении двенадцати апостолов» говорится: «Не будь таким, который раскрывает руки для взятия, но сжимает для давания. Не смущайся давать, и когда даешь, не делай этого с неохотою. Ибо ты узнаешь, кто есть славный воздаятель награды. Не отказывай нуждающемуся, но разделяй все с твоим братом и не говори, что это твое. Ибо если вы сотоварищи в бессмертном, то кольми паче в земном».
Обыкновенной формой приношений было приношение для совершения Вечери любви. Члены общины приносили свои дары большей частью натурой, и из них требующаяся часть хлеба и вина выделялась для евхаристии, а остальное шло в пользу духовенства и бедных. Имена жертвователей записывались на таблицах, так называемых диптихах, и поминались в молитве. За умерших дары приносили их родственники в день поминовения их, – обычай, который поддерживал живую и постоянную связь между настоящей и загробной общиной. Сами усопшие этим как бы продолжали служить общине. Затем делались приношения при особых обстоятельствах – по случаю радостных событий, в день крещения и т. д.
Попечением общины призревались бедные и особенно вдовы. Ап. Павел прилагал особые попечения о них и давал особые правила для выдачи им пособий. Если они действительно вели честную вдовью жизнь, то они пользовались высоким почтением в общине и попечениями до самой кончины, за что они в свою очередь должны были оказывать общине услуги, например, в воспитании детей. Бедные сироты воспитывались под надзором епископа именно вдовами. Мальчики учились ремеслу и получали, по достижении известного возраста, необходимые ремесла для занятия; девицы, в случае если они не давали обета оставаться в девстве, вступали в брак с своими христианскими собратьями. Часто принимались и выбрасывавшиеся язычниками дети, которых иногда бывало много, и по-христиански воспитывались вместе с другими сиротами. Христианская община принимала участие в них и в последующей жизни, в случае если их положение было особенно тяжелым и опасным для их христианской веры и христианской жизни, и вообще помогала им устроиться в жизни.