Толстовский дом
Шрифт:
Смирнов приехал в Ленинград из деревни с мешком сала, жил в комнате на двенадцать человек в общежитии Машиностроительного техникума при Кировском заводе, с первого курса был комсоргом, старательно учился, мечтал после техникума окончить институт, прийти на Кировский завод инженером. Техникум он так и не окончил, его сняли с третьего курса, направили в Высшую партийную школу. Высшая партийная школа давала комсомольскому активу высшее образование за три года, и с дипломом ВПШ он пришел на Кировский завод – не инженером, а освобожденным секретарем комитета комсомола. Освобожденный секретарь комитета комсомола, слушатель Университета
Вот они и прикидывали, не разрушит ли ЭТО, СТРАШНОЕ, их жизнь, и их можно понять, – кому же хочется свою жизнь разрушить?.. Но все разговоры, все аргументы ПРОТИВ Нины были от безысходности. Он знал, что выбора нет, и она знала – хочешь не хочешь, придется девочку взять.
…Как взять в дом чужую девочку?.. Даже если Нина не унаследовала упрямства своей матери и порочности своего отца, даже если она хорошая девочка, у них уже навсегда будет три девочки, три… Потом ведь не отправишь назад, как бандероль, доставленную по ошибке.
А как не взять?.. Отдать в детдом, и как с этим жить? Катька будет являться призраком, спрашивать: «Где моя дочь?» Была и еще одна подспудная причина, тайное суеверие – случись с нами что плохое, нашим девочкам тоже кто-нибудь поможет…
Люди часто совершают хороший поступок, потому что не в силах совершить плохой. Мало кто обладает чистой, природной нравственностью, многие просто боятся, боятся бога или «что скажут люди», боятся спросить самого себя: «Что же, я плохой человек?» Это неплохой способ быть неплохим человеком.
Все это к тому, что Ольга Алексеевна и Андрей Петрович были не подлые и не благородные люди – обычные.
Андрей Петрович похрапывал, Ольга Алексеевна лежала без сна и снова и снова перебирала в уме свои страхи – раз, два, три, как будто от бесконечного нервного перечисления страхов становилось меньше.
…Алкоголизм – раз, квартира-прописка – два и три – ЭТО, СТРАШНОЕ, о чем нельзя говорить… У них две девочки, Алена и Ариша. Две. А с Ниной будет три. Это не шутка – взять взрослую девочку. Это семья, ее прекрасная семья, можно навредить, можно разрушить…
«Злокозненная» – это слово не из словаря Ольги Алексеевны, слишком литературное. Но она думала именно так: «Нина злокозненная». Притворяется тихой, а сама строит злые козни.
Ольга Алексеевна привезла Нину домой поздно вечером в пятницу.
Ольга Алексеевна понимала – девочке будет трудно. Слишком большая разница между ее новым домом и старым. Ольга Алексеевна не ожидала, конечно, увидеть дворец, но все же Катька жила не в забытой богом деревне, а в поселке городского типа. Москва совсем рядом, а люди ТАК живут – туалет во дворе… Катькина комната на первом этаже, в комнате рукомойник, под ним таз, дверца старого холодильника приперта табуреткой, с потолка свисает лампочка, на двери вешалка, на ней платья и пальто, в кухонном шкафчике – кастрюля большая для супа и кастрюля поменьше для второго, две глубокие тарелки, две мелкие, две кружки. И липкая лента для мух – с лета осталась. За пестрой занавеской диван, на котором Катька с дочерью вдвоем спали. Вся жизнь на пятнадцати квадратных метрах.
Ольга Алексеевна понимала – и жалела девочку. Нина, войдя в квартиру – прихожая больше, чем их с Катькой комната, в прихожей дверь в детскую, вглубь квартиры ведет длинный коридор, – огляделась, сделала шаг назад и замерла в дверях.
– Вот эта дверь – к девочкам. Девочки спят. Познакомишься с ними завтра. У них две смежные комнаты. В проходной комнате два секретера, Аленин и Аришин, и диван. Ты будешь спать на диване, и в каком-нибудь секретере тебе выделим место, – Ольга Алексеевна говорила четко и по существу вопроса, как на лекции.
Нина молчала, глядела в пол. Придется быть с ней терпеливой.
– Во второй комнате Алена с Аришей спят, там их шкаф, тебе тоже выделим место в шкафу. В понедельник после работы мы сходим в Гостиный Двор и купим тебе белье и школьную форму.
Она привезла девочку практически без вещей. Белье у Нины было ужасное, застиранное, рваное, Ольга Алексеевна велела взять одни трусики на смену и ночную рубашку, а школьное платье оставить дома – в таком платье ее нельзя отправлять в ленинградскую школу.
– Андрей Петрович в кабинете, он устал после рабочей недели. Не знаю, сможет ли он тебя принять… – сказала Ольга Алексеевна. Нина не выказала никаких эмоций, не огорчилась, не улыбнулась, и Ольга Алексеевна рассердилась на себя за чересчур официальное, непонятное этой забитой девочке выражение.
– Что ты стоишь как бедная родственница, снимай обувь, пойдем… – раздраженно сказала Ольга Алексеевна, сказала и опять осеклась, – Нина действительно БЕДНАЯ РОДСТВЕННИЦА.
Ну вот, опять она что-то не то сказала! Но откуда ей знать, как облегчить Нине эту нелегкую ситуацию, откуда ей знать, что чувствует Нина – радуется или печалится, восхищается красотой своего нового дома или робеет?
Ольга Алексеевна попыталась увидеть свой дом глазами Нины.
Гостиная. В гостиной огромный бархатный диван и два кресла, – финский гарнитур, темный полированный стол со стульями, финская стенка, в стенке телевизор, за стеклом хрусталь, на полках книги, сувениры, привезенные из-за границы: куколки в народных костюмах из Болгарии, Чехословакии, Югославии, Пиноккио из Италии, фарфоровая пастушка, купленная в Вене. Хрустальная люстра с длинными подвесками, на полу ковер.
– Как в музее… – прошептала Нина.
– Андрей Петрович предлагал повесить ковер на стену, но я считаю, ковер на стене – это мещанство… – с искусственным оживлением начала Ольга Алексеевна и чуть не произнесла вслух: «Господи, кому я это говорю…» Скорей всего, девочке в этом великолепии РОБКО. После той ужасной комнаты ленинградская квартира для нее целый мир, неуютный и неприветливый. – Вот там, в глубине коридора, еще две двери – наша с Андреем Петровичем спальня и кабинет Андрея Петровича. Андрюшонок, можно к тебе? – Ольга Алексеевна постучалась в дверь, показала пример. Пусть Нина знает, что, прежде чем войти, нужно стучать.